Отправлено: 07.09.10 07:58. Заголовок: Сказка ложь, да в ней намек

Девочки, тему открыла для вас и для всех. Делитесь, пожалуйста! Учимся читать народную мудрость, детские сказки "по-взрослому".
Спасибо за ваше видение!

 Отправлено: 12.05.11 19:18. Заголовок: Стрижка только началась)

А может быть так Атлас уменьшительно-ласкательно называл творение рук своих?
Например, эгрегор атлантов? И, готовы ли Вы расмотреть вариант, что кристаллы могли обладать собственным Сознанием и в свою очередь 'работали'/взаимодействовали с Сознаниями Атлантов?
Впрочем, терпение, моя дорогая соратница, терпение.
На некоторые вопросы, лучше, чем кто-либо, ответит само повествование.

 Отправлено: 13.05.11 07:23. Заголовок: Мозаика географии.

Не впервые Картлоз приближался к Посейдонису морем, но каждый раз зрелище, которое открывалось глазу, было заново поражающим...
Корабль уже замедлил свой ход, чтобы дать возможность пассажирам, облепившим поручни всех трех палуб, насладиться панорамой. У капитанов Атлантиса была своя традиция: приостановиться как бы в изумлении перед тем, как на горизонте, там, где сливаются ярко-голубым цветом небеса и море, вечно сияющие и одинаково лазурные, начинало особенно посверкивать и блистать. И хотя не было ни на одном судне ни единого человека, который бы не знал доподлинно, что этот ослепительный свет исходит от орихалковой стены, окружающей Верхний Город, - средоточие и главный оплот Атлантиса, - а также от наверший его дворцов и храмов, капитан неизменно провозглашал в громкоговоритель голосом зычным и волнующе-низким:
- Атлантис! Атлантис, достопочтенные господа! Приближается главное чудо земли, город, по красоте и великолепию достойный своего создателя, великого титана Атласа, чье имя носим мы, жители этой благословенной земли, - и воспреемника его могущественного бога Посейдона! Возблагодарим же небесных покровителей наших за счастливое плавание и благополучное прибытие к родным очагам. Гостей же попросим присоединиться к нашей благодарственной молитве и принести свою посильную жертву охраняющим нас богам, дабы и впредь они не лишали нас своей защиты!..
Картлоз, стоявший рядом с капитаном, с одобрением проводил взглядом золотой перстень с красивейшим сапфиром, который тот, показав всем в поднятой руке, с размаху бросил далеко в море. Этот перстень не давал Картлозу, в общем-то довольно безразличному ко всякого рода драгоценностям, покоя в течение всего плавания, а оно было долгим, и продолжалось полный месяц, если считать по старинному атлантскому календарю, - двадцать дней. Раньше, до Катастрофы, этот путь, говорят, проделывали шутя: каких-то четыре-пять дней от Тарса! Теперь же, когда мореплавание едва-едва возобновляется за столбами Мелькарта, - океан, сплошь забитый глубоководным илом и. ставший вязким, как жидкая грязь, от рассеянного в воде и воздухе материка очистился, слава Единому, - от того же Тарса можно, идя сразу к северу, все по-над берегом, добраться до студеных полярных вод, которые /говорят же: нет худа без добра!/ после исчезновения Атлантиды заметно потеплели. Будто и вправду, как утверждает капитан, теплое течение от самой середины земли Мус, не чувствуя теперь для себя преграды, вырвалось на свободу и направилось топить льды на северо-восток.
Картлоз усмехнулся: много им там дела, теплым водам, точить ледяные громады - это тебе не то, что согреть воду в кружке! Хотя -что ж, за последние пару лет, как он впервые сумел пройти этим путем, - изменения в тех местах огромны. Пожалуй, никакие расчеты не смогут дать полного прогноза очищения северных земель ото льда: так быстро, и еще с ускорением, идет процесс.
Конечно, в древности атланты знали, - с их-то возможностями! -что под северной ледяной шапкой, пусть и не сплошь, - но находится земля. Или огромный остров, или же материк. По всей вероятности, все же - последнее, иначе острову бы пришлось быть слишком узким и растянутым. Ведь полосу земли, освободившуюся от ледового панциря, и еще голой и очень неприветливой /Картлоз даже поежился при одном этом воспоминании/, проходили в течение нескольких дней. Он помнил, какая это была безрадостная пора: дул попутный ветер, но парусов не поднимали и шли машиной на самых малых оборотах: места совсем новые, лоций - никаких, хоть движение, слава Единому, здесь довольно уже оживленное. Все -благодаря атлантам из Посейдониса. Ведь доверять на море, - как, впрочем, и на суше, - теперь можно только им: все остальные, заводнившие Срединное море, принадлежат морским разбойникам, бродягам, потерявшим свою землю, как и многие другие, но избравшим для себя самый легкий путь к обогащению. Интересно, где же они обитают? Ведь должна же быть суша, на которой бы они могли обсушиться и обогреться, да и детей народить. Нельзя же без этого человеку, если он человек, конечно. Да и их эти ужасные заработки: для чего-то они ведь им нужны? Даже пропить их, и то нужно место на суше, где только и растет виноград, - из моря вина не выжмешь и не выпаришь...
Драгоценности, за которыми охотятся, в основном, эти бродяги, тоже нужно обратить в товар, или хотя бы эти...каури, кажется, так .-называют маленькие красивые ракушки, которые вывозят только с одного места, - где-то на экваторе, чуть ли не посередине между Ливией, с ее восточной стороны, и Мусом, - с его запада. Незаметно, а смотри ты, дорожают эти белые, с коричнево-радужным переливом, и крепкие, как электрон, небольшие завитки, которые нельзя ни подделать, ни заново воспроизвести. Говорят, на тех островах их чуть ли не лопатой гребут, но монополию держат... А кто, собственно, в этом монополист?
Картлоз перебрал в уме всех известных ему деятелей в деловой сфере, которые бы могли придумать такое гениальное применение морским ракушкам, как всемирная форма товарообмена и, к тому же, наладить их вывоз при соблюдении полной тайны. Наконец, он пожал плечами: при всей своей осведомленности в мировых торговых делах, он вынужден был признать свое поражение в этом, таком пустяковом с виду, случае. Он постарался отогнать от себя эту неприятную для себя мысль, - и здесь его, восточного атланта, обходят. И кто? Знать бы... Почти наверняка - эти выскочки-коротышки из Ливии. Теперь уже и не поймешь, как их называть, и какого они роду-племени. Кто-то говорил, что они - не коренные жители ливийского побережья, хотя это и так понятно. Где сейчас сыщешь собственно коренных жителей? После того, как все земли, пригодные для жизни, заселены были беглецами из Атлантиды. Вот и эти, - Картлоз усмехнулся названию, - финикийцы. Хотя сами себя они так не называют, а упорно зовут себя: ханаан, по имени своего родоначальника, которого, кстати, никто не знает. Хурры, которые когда-то исконно жили на всем побережье юга Срединного моря, теперь теснятся слабыми кучками то там, то здесь, в самых неудобных местах проживания. Зато все еще сохраняют свое лицо. Остальные из них, те, которые слились с пришлыми из Атлантиды племенами человеков, прикоснувшихся к жизни богов, и от этого ставших только спесивее, - те совсем потеряли память о себе.
Да, все смешалось в мире, а уж о чистоте крови и говорить не приходится...
Размышления его прервал капитан, жестом призвавший и своего почетного пассажира принять участие в жертвоприношении. Картлоз и виду не подал, что не видит смысла в этой пустой трате, зачастую неповторимых по красоте и совершенству исполнения драгоценных изделий. Он вынул из одного отделения широкого пояса крокодиловой кожи загодя для этого случая припасенный прозрачный мешочек, не спеша, под заинтересованными взглядами сгрудившихся вокруг соседей, развязал много раз обвитую шелковую ленту на нем -и церемонным жестом, высоко подняв мешочек, высыпал его содержимое в море. Картина была прелестна: разноцветные камни, все ограненные или же просто отполированные, рассыпая вокруг себя снопы радужных искр, беззвучно и мягко, точно в растопленное масло, погрузились в зеленоватую, травяного оттенка и такую же прозрачную, как хризолит, воду. Здесь было довольно глубоко, - как везде, где пронеслось огненное дыхание божьего гнева, - но дно уже обозначалось тем, что отражало солнечные лучи.
Дождь подарков богу Посейдону уже закончился, и Картлоз немного пожалел, что за своими думами пропустил зрелище редкой красоты. Но тем значительнее оказалось его приношение: всеобщее внимание теперь было приковано к разлетевшимся от удачного броска и долго еще видимым под водой камням купца.
- Эоэ! - зычно крикнул капитан. - Хорошее предзнаменование! Господин наш Посейдон принял все жертвы! Чувствуете ли вы радость? Это не ваша личная радость! Нет, это великий и могущественный изо всех богов, чью силу перенимают все, кто ступает на землю его острова, или хотя бы приближаются к ней с добрыми намерениями. Это Он одаряет вас своей могучей радостью, несравнимой по силе ни с каким земным чувством! Посейдон принимает вас! - И, без всякого перехода, он неожиданно изрек: -Господа! Наш благословенный богом корабль в обратное плавание к Таршищу, или Тарсу, как вам будет угодно, отправляется через месяц. Через месяц, господа, день в день и час в час, мы отплываем обратно. Поспешите, кто еще не успел этого сделать, занять себе каюты поудобнее, хотя у нас все места, даже в трюме, где помещаются ваши грузы, удобны! Можете спросить у своих мешков и корзин! Ха-ха-ха!..
Под аккомпанемент раскатистого баса, усиленного рупором, матросы, предводительствуемые деловитым молодым помощником капитана, успели уже убрать паруса, а в последнюю минуту - и опустить крытую лестницу - для удобства пассажиров. Сами-то они просто перепрыгивали через борт, когда это было нужно. Как сейчас, например: корабль шел впритирку к каменной пристани, а на ней уже ждали матросы, чтобы, подхватив концы, брошенные с носа и нормы, закрепить их на огромных бронзовых тумбах, впаянных каким-то чудом в красноватый базальт природного мола. Картлоз сверху наблюдал эту картину. Он не торопился сходить вниз, в толчею галдящей публики, отчего-то спешащей непременно в первых рядах сойти на землю. Можно было представить, как им опостылел этот корабль, в течение долгого месяца бывший им гостеприимным и устойчивым домом на ненадежной, текучей стихии.
- Ну что? - раздался бас капитана, и рука его дружески обняла Картлоза. - Не торопимся? Ну и правильно. Здесь, у нас, может, самое интересное только начинается! - И он слегка потряс своего привилегированного пассажира.
Картлоз поморщился от такой вольности: он не переносил фамильярности в любом ее виде, пусть она даже исходит от атланта, которому повезло родиться в северной части материка. Конечно, эти атланты сейчас контролируют всю населенную часть земного шара, но надолго ли? От знающих не скроешь, что вся их хваленая сила, их всемогущество, которым они так кичатся, - он пренебрежительно взглянул искоса на добродушного с виду капитана, - заключается всего лишь во владении ими Малого Кристалла...
Но привычка держать под контролем свои действия взяла свое. Спрятав мысли под дружелюбной улыбкой, Картлоз ответил хозяину своего временного дома:
Я вот и подумываю: не остаться ли мне в моей чудной каюте, с которой я прямо-таки сросся за это время?..
А что?! - взревел от восторга капитан. - Где ты найдешь еще такие условия?! - он подмигнул Картлозу и снова попытался обнять его, от чего тот увернулся. - Вот только придется на денек перейти в любую другую каюту. Хоть и капитанскую, - он простецки ухмыльнулся, - надо понимаешь, уборочку произвести на всем корабле. Это - священная традиция, - после плавания очистить каждый уголок, отмыть все: стены, потолки и полы, чтобы можно было провести настоящий очистительный ритуал, - ну, ты знаешь, пригласим жрецов из храма Нептуна и все такое...
Рука его все порывалась к объятиям, и Картлоз не сдержался. Чуть более порывисто, чем было допустимо среди атлантов, он схватил эту широкую ладонь и припечатал ее к борту. Капитан детскими удивленными глазами посмотрел на него и обиженно спросил:
- Ты чего?..
- Да плечо у меня болит..,- опомнился Картлоз. - Чирей вдруг выскочил... А ты все трогаешь и трогаешь! Прости меня за резкость, друг Дирей!
- Чирей?.. С чего бы это? Питание у нас было превосходным всю дорогу. Чирей - это неспроста. Вроде бы маленький такой, а зла творит много. Вернее, не сам творит, а рассылает из себя мириады врагов во все стороны организма, внедрившись в какую-то ослабленную точку.
И он даже откинулся, чтобы осмотреть Картлоза получше. Однако тот был уже и сам не рад: он забыл, что эти атланты не болели, и не просто так не болели, но знали секрет быстрого исцеления. Один из многих, исчезнувших из памяти его рода. Их-то и предстояло добыть Картлозу. Секреты, после Катастрофы ставшие недосягаемыми для восточных атлантов, отторгнутых от высшего Знания решением Совета Семерых.
Картлоз уже и не знал, как выйти из этого положения, когда вдруг его взгляд упал на руку Дирея.
- Что я вижу! - с неподдельным изумлением воскликнул он. - Твое замечательное кольцо! Так ты, значит, его не... Молчу, молчу!
И он картинно припечатал пальцы к своему рту, который все больше раздирался в ехидной улыбке: теперь Дирей был у него в руках!
Капитан быстро отдернул руку и даже завел ее за спину, - но было уже поздно.
- Что ты имеешь в виду? - в растерянности его голос как-то сник и потерял свои неподражаемые модуляции. - Кольцо? А что - кольцо?
- Да ты не опасайся меня, друг Дирей, - вкрадчиво заговорил Картлоз. - Покажи-ка мне свое кольцо... Ну, конечно, то самое, настоящее! Я так боялся, что ты не догадаешься бросить в море фальшивое! Ведь там, где ты бываешь, во всех этих лоскутках и обрывках, образовавшихся на месте когда-то единой империи, много всякой накипи всплыло наружу. И уж поддельные драгоценности - это еще не самое трудное и важное для тех, кто желает обогатиться любым путем, - он помолчал, разглядывая кольцо, запавшее ему в душу с первого взгляда на него, еще при посадке на корабль в Тарсе. - Береги его. Другого такого нет и не будет.
Он поднял голову от кольца, которое жадно разглядывал, пытаясь запомнить его, впечатав в сознание. Как его учили, готовя в эту поездку, от которой так много ожидали там, на родине, чье имя он носил...
- Вот я и берегу, - пробормотал капитан Дирей, - потому и не мог пожертвовать его милостивому богу Посейдону. Надеюсь, что он, зная все и понимая, не обидится на меня за это.
- Что это ты, как варвар какой, называешь великого бога то Посейдоном, то Нетуном? - перебил его Картлоз.
- Да все потому, что профессия у меня такая - ездить по всему свету, - Дирей все еще был скован, мысль о разоблачении, которое теперь зависит от этого мозгляка, лишенного благорасположения богов, точила его. - Знаешь ли ты, что Посейдон, да благословит его деяния Всевышний, до Катастрофы владел землей, да, да, именно землей?
- Ты шутишь, можно ли?..
- Эх, и отстали же вы, восточные, в своей изоляции! И времени-то прошло совсем ничего, - если сравнивать с Историей, конечно, - а вы, я давно замечаю, совсем закостенели в тех границах, которые тесно сжимали вас и раньше. Но они-то ведь и привели к беде, да и не только вас! Ну, ты понимаешь, я говорю о характере, который определяет отношение к знанию. У вас, восточных, это сделалось...
- Мы, кажется, говорили совсем не о том, - холодно проговорил Картлоз, не глядя на собеседника.
Капитан Дирей осекся. Ему не надо было объяснять, что происходит - знание шестым чувством, слава Единому, не оставило его пока. Недаром им всем, - морякам, купцам, просветителям, начавшим выезжать в тот, как бы затерянный, мир, строго-настрого запрещалось во всех контактах с простыми человеками ли, или же вот с такими, вроде бы и атлантами, как этот высокомерный и хитроумный восточник, упоминать о Катастрофе. А тем более -распространяться о причинах, вызвавших ее: об этом говорить можно было только со "своими". Уже не раз капитан Дирей убеждался в правильности этого запрета, что особенно касалось таких, как этот, твердолобый. Вот уж поистине верно это их определение лишение божественных даров выразилось у атлантов, преступно с ними обошедшихся, лишь в одном, но зато стоящем всей земной жизни: боги закрыли в них потустороннее видение, третий глаз, находящийся во лбу. Атлант, лишенный этого дара, становился просто человеком, - нo гораздо хуже: со своими-то не забытыми претензиями...
- Ах, да, мы отвлеклись, - в голосе капитана появилось что-то наигранное, с чем он не мог сладить, но в двух словах вопрос о Посейдоне-Нетуне заключается в том, что...
- Ну, хватит! - зашипел Картлоз и сдавил руку Дирею. - Отдай мне свое кольцо - и никто не узнает о твоем преступлении!
- Ты чего это? Какое преступление? Да у меня этих колец знаешь, сколько? И все настоящие! Пойдем, покажу! Пойдем, пойдем! Ишь, расшумелся! Стража, ко мне!
И капитан пронзительно засвистел в серебряный свисток, постоянно висевший у него поверх блузы, в отличие от амулетов, которые принято было носить прямо на теле.
Но его гость внезапно весело рассмеялся, приведя этим могучего, но простодушного атланта-капитана в некоторую растерянность. Он не мог взять в толк, как это можно было, после всего того, что было тут говорено, - и даже не в словах дело, а в том, что прочувствовал капитан, - так искренно смеяться и вообще делать вид, что ничего не получилось! Слава Единому, который надоумил капитана: послал силу, а вместе с ней и нужные слова, чтобы отвести, если не беду, то целый комок неприятностей...
Картлоз, между тем, чуть не захлебывался от смеха. Он все порывался что-то сказать, но смех, который должен был доказать капитану его искренность, не давал прорваться ни одному слову. Капитан уже несколько отстранение, как и полагалось это с самого начала, наблюдал за конвульсиями своего собеседника, когда вдруг вспомнил о своих дальнейших действиях, предписываемых всеведающей инструкцией. Эта инструкция была накрепко впаяна в сознание тех из атлантов, кои уже утеряли естественную связь, непринужденный внутренний диалог между собой, не говоря уже о выходе на Высший План. Она служила как бы напоминанием: в жизни случается не только доброе и открытое, но есть и оборотная сторона этому. И ты, коль скоро вышел на уровень общечеловеческий, в какой-то степени затемнив таким образом свое сознание, должен, общаясь с другими, - будь то человеки или даже твои собратья-атланты, - находиться постоянно в боеготовности. Во всех странных, сомнительных для тебя случаях ты можешь безоговорочно передавать свое сознание вверх по Иерархии, - там уж разберутся, что к чему, и укажут тебе, как действовать дальше.
Капитану Дирею, плававшему с самого открытия сообщения между исконной Атлантидой и новыми землями, еще не приходилось прибегать к этому способу. Каждый раз гордость или, скорее, уверенность в том, что можно справиться и собственными силами, удерживала его от дачи условленного сигнала. Но на этот раз он чувствовал, не стоит дожидаться обстоятельного разговора на берегу, в тихом полуподвале каменного дворца. Разговора, бывшего, по его мнению, пустой формальностью, своеобразным отчетом каждого капитана, который надолго выходит в мир, ставший враждебным не только атлантам, но и самому себе.
В этом же случае было нечто, настолько противное самому естеству капитана, в общем-то не гнушавшегося земной жизни, что он вдруг осознал: здесь большая опасность. И опасность, грозящая не ему лично, - об этом не стоило бы и говорить, - но чему-то большему и высшему, чем он один, самому принципу атлантизма, что ли...
Впрочем, капитан Дирей не формировал так четко своих мыслей. Достаточно было и того, что была создана сама эта идея, - а уж передача ее наверх - она совершалась автоматически, или сама собой, как говорили атланты, не любившие употреблять понятие "автоматизма" в отношении собственного, сверхразумного сознания.
Но, так или иначе, а сигнал был дан. И пока капитан с удивлением, похожим на иронию, взирал на корчи этого своего пассажира, которому он чуть было не открыл своего сердца /вот до чего может довести излишняя доверчивость ко всем, кого ты хочешь почитать за единомышленника!/, через его сознание, нисколько его этим не отягощая, - наблюдатели извне вели свой контроль за происходящим. Теперь капитан. Дирей мог быть уверен, что не попадет впросак: начиная с этой минуты все, что бы он ни сказал и ни сделал, неощутимо подсказывалось ему кем-то, кто знал больше и видел дальше.
Если бы кто-нибудь сказал ему о насилии над собственной личностью, вряд ли капитан его понял. В среде атлантов подобная передача сознания вышестоящим считалась вполне нормальным явлением, и даже была желаема рядовыми атлантами. Условия жизни менялись быстро, борьба с противоположными силами оказалась труднее, чем ожидалось когда-то, и приняла затяжной характер; атланты, все более входившие во вкус земной жизни, уже не всегда бывали уверены в правильности своих поступков, и с готовностью обращались к тем, сохранившим чистоту сознания, за направляющим руководством. Пример ужасающего взрыва для всех был напоминанием о том, к чему может привести отрыв от Высшего руководства, которому Единый План, без сомнения, ведом если и не полностью, то в гораздо большей части. "Я сам, я сам", - твердит гордец, и эта самость заводит его совсем не туда, куда бы ему самому хотелось...
Тем временем Картлоз, видя, что его смех вызывает у капитана лишь недоумение, проговорил, вытирая слезы душистым белоснежным платком:
- Ну, ты меня и насмешил, друг Дирей! Вы что здесь, все такие?
- Какие? - вежливо переспросил капитан.
- Серьезные! Шуток совсем не понимаете...
- Какие-такие еще шутки? Ты ясно выразился, - и все тут!
- Да пошутил я, слово даю, а ты уж и поверил! - и Картлоз снова прыснул смехом, явно собираясь продолжить припадок показной веселости.
- Я твоих шуток не понимаю. Но ты учти на будущее, раз уж прибыл в Атлантис и собираешься заводить дела с нами: такие шутки тебе могут обойтись очень дорого в следующий раз. Ты что, забыл цену слову? Сказал - и оно отпечаталось. Доказывай потом, что ты «пошутил»!
- Ну, я прошу тебя, Дирей, давай забудем об этом, если тебе неприятно. Мог ли я думать?..
- Должен был бы..,- пробормотал Дирей, и повернулся, собираясь отойти.
- Постой, постой! - схватил его Картлоз за край капитанской белой с синими полосами по краю туники. - Мы ведь не можем так расстаться: дай мне слово, что не обижаешься на меня.
- Слово? - удивился Дирей. - Мы словами на ветер не бросаемся.
- Ну, хоть пригласи меня еще раз остаться на своем корабле.
- Сделай одолжение, - безразлично ответил ему Дирей, осторожно освобождая свою одежду от назойливых рук Картлоза, - только не трогай меня руками. Ты забываешь, что мы этого не любим.
- И чего это ты все время говоришь о себе во множественном числе?
- Потому что мы - это действительно "мы". Мы все, атланты, - он нехотя поправил сам себя. - Истинные атланты.
Картлоз остановился; Капитан, обернувшийся к нему, успел поймать какой-то непонятный ему, но отталкивающий блеск в его огромных черных глазах. Самопроизвольная дрожь прошла по телу Дирея, такому большому и сильному, доказывая собой его проницаемость для внешних воздействий. Однако, к счастью, это была всего лишь реакция его ауры, отторгнувшей от себя злую силу, исходившую от медоточивого лже-приятеля.
Тут же гримаса боли, которую невозможно было сдержать, исказила черты Картлоза. Согнувшись чуть ли не вдвое, он схватился за правый бок, и дыхание его зашлось. Капитан оказался в двусмысленном положении: с одной стороны, ему полагалось бы, как хозяину дома, где случилась с гостем болезнь, проявить соболезнование и вылечить друга. Но, с другой стороны, это был вовсе не друг, и теперь, когда проявилась его сущность, к нему прикасаться нельзя было, а не то, что лечить. Ведь для исцеления другого всегда потребна энергия собственного сердца. Это не возбраняется правилами, как было известно Дирею, но только в случае, если энергии, которые неминуемо придут в каналы целителя по закону обмена: я - тебе свою чистую энергию, ты мне -отработанную, если эти привходящие энергии не будут совсем уж обратного свойства по отношению к твоим собственным. А именно это и наблюдалось сейчас. Капитан нисколько не удивлялся тому, что он столько времени общался с этим восточником, - да и не только с ним, - не ощущая никакого урона для себя. Он знал, что урон, который неминуем при любом общении атланта с излучениями ниже по уровню, легко восстанавливается из Вселенского Источника, если только нет перерасхода. А перерасход получается лишь в единственном случае: если твоя сила уходит, как в бездонную бочку, пытаясь заменить собой, своим светом, всю тьму мира, - что невозможно. Потому так упорно советовали жрецы-наставники всем, выходящим во внешний мир, не растрачивать драгоценной силы, дарованной им, на потребу врагам.
Неизвестно, чем бы это закончилось, если бы не появился над палубой мальчик-юнга, подобранный Диреем в порту Тарса и приставленный к делу: паренек был на побегушках. Вот и сейчас, не успев высунуть голову из служебного люка, он затараторил:
-Господин мой, тебя срочно требуют в таможню! Слышишь, иди скорее!
Капитан взглянул на все еще не распрямившегося Картлоза и сказал, стараясь смягчить свой трубный голос:
- Что с тобой случилось?.. Ну, ладно, - мне сейчас, видишь, надо идти, а к тебе я пришлю врача. Договорим после, когда поправишься, - и он сделал знак юнге остаться с больным.
Вздох невольного облегчения вырвался у него, едва он спустился на несколько ступеней, скрывших его от вида Картлоза. Прогрохотав как можно громче по металлической лестнице, чтобы тот слышал,
как спешит капитан по важным делам, он другим ходом прошел в свою личную молельню, - крохотную каютку, примыкавшую к его роскошному жилому помещению, - и, запалив лампаду, припал к подножию небольшого золотого изваяния. О чем была его беседа с почитаемой им Всемирной Матерью - осталось навеки неведомым. Но из молельни капитан вышел сосредоточенным и спокойным, казалось даже, что он потерял свою знаменитую беспечность.
Но это только так казалось. Ибо на самом деле капитан не потерял ничего, но даже приобрел. Приобрел ясное понимание происходящего вокруг, - не только вокруг собственной персоны, но гораздо шире и глубже; приобрел уверенность в том, что способен возродить в себе основную силу - владение мыслью и способность мыслить сообща.
Его помощник, которому пришлось самому явиться за патроном, - как будто у него своих дел мало, - застал капитана за переодеванием. Не пристало младшему, хоть по званию, хоть по возрасту, задавать вопросы старшим, но не сдержался Диреев помощник:
- Вы что тут затеяли?! Небось, не на бал вас зовут...
- А вот как раз и на бал, - усмехнулся было капитан. Но тут же, соблюдая ранжир, гаркнул, как на верхней палубе: - Молчать! Кругом - и вперед...ма-а-арш!
И помощник, молодцевато выпятив грудь, бодро зашагал. Он не смея больше и думать о том, почему же все-таки его хозяин надел свою лучшую тунику, расшитую руками сумерских мастериц, которую он купил, нещадно торгуясь, за баснословную цену - мешок раковин каури, и обновить собирался только в день свадьбы сына. Впрочем, представилось ему, это и к лучшему: взойдет сейчас капитан Дирей, такой представительный и великолепный в своей новой тунике, в этот галдящий закуток, таможню, из которой два выхода: или в рай Атлантиса, или же в загородку для отсылаемых по разным причинам обратно, - и все успокоятся. Чиновники - оттого, что вновь зауважают легкомысленного Дирея, а задержанные, - те просто напросто онемеют при виде чуда: капитана в образе - ни меньше, ни больше, как морского божества, принявшего облик их шумливого и простецкого хозяина в своих, одному ему известных, божественных целях.
"И вот так с атлантами всегда, - думал помощник капитана, уроженец Расена, что в предместье Атлантиса, и сам расен. - Только успеешь найти с кем-либо из них общий язык, понахвататься каких-никаких навыков, - глядишь, он и оказывает себя как истинный хозяин жизни, до которого тебе, хоть ты лоб расшиби, а не дотянуться. И поделом тебе, глупый ты человечишко. Знай свой шесток и не принижай бога, хоть бы он и был во временной опале..."
Радмил, так звали проворного и сообразительного расена, вопреки своим самоуничижающим размышлениям, шагал бодро и даже весело. Словно заряд, наполнивший его молодцеватостью в капитанской каюте, продолжал действовать и даже возрастать, стоило ему отдать должное непревзойденным качествам своего кумира.
Пообещав себе больше никогда не умалять дистанцию между собой и своим богоподобным капитаном, Радмил вступил в помещение таможни. Он сразу же был огорошен яростным криком чиновника:
- Где этот твой?.. Чего ты его не притащил сюда?
- Что он мне, докладывает, что ли? - легко поддался настроению разъяренного чиновника Радмил. - На аркане же не притащу его. Как ты думаешь, такого...
Он вовремя осекся. Что ж, человеки так забывчивы...
----------------------------------

 Отправлено: 13.05.11 12:08. Заголовок: прода

Судовой врач, зашедший в каюту Картлоза, видимо, даже не собирался к нему притрагиваться. Он стоял, причесанный и принарядившийся, готовый к сошествию на берег - приказ капитана, конечно, застал его в последний момент. Картлоз искоса взглянул на него, такого спокойного и безмятежного, и злость, поднявшаяся изнутри, заставила его сжать зубы: так красив и безупречно здоров был этот лекарь! Разве он в состоянии понять больного и посочувствовать ему!..
- А вы что же, хотели бы, чтобы все, окружающие вас, мучались вашей болью? - раздался вдруг голос молодого человека. - Неужели вам от этого было бы легче?
- Что вы тут выдумываете...Я ничего не говорил. Оставьте ваши домыслы...
Врач взялся за табурет, опрокинутый Картлозом в пароксизме боли:
- Позволите присесть? - спросил он.
Картлоз судорожно отвернулся и застонал сквозь стиснутые зубы. Врач осторожно поставил табурет на ножки, но не стал садиться. Задумчиво он проговорил:
- Вылечить вас будет непросто...
- Ну, так лечите же !..
- Для начала вы должны успокоиться. Облегчение придет, не волнуйтесь, ждите его.
- У меня все внутри разрывается, а вы только и делаете, что беседуете... Ну и методы у вас, здешних!
- Что ж, у каждого - свои методы. Мы своими вполне довольны, но если вы не желаете воспользоваться ими, - ваша воля. Могу и уйти.
- Ну и убирайтесь к...У вас даже выругаться - и то нельзя! Хмерти! Куда я попал! Оставьте хоть что-нибудь обезболивающее... Питье, или пилюлю...Ну, надавите же, в конце концов, где надо, чтобы перестало болеть!
Врач, помедлив, достал из напоясного кошеля приготовленное лекарство и молча положил его на маленький круглый столик возле лежанки, на которой больной, уже не в силах сдерживаться, катался с боку на бок.
- Вот, примите, - тихо сказал он и отошел снова к двери. - Как правило, мы лекарствами не пользуемся, но вам сейчас не поможет сам господь...
- Но почему?
- Потому, что вы сами этого не хотите.
- Я?..
- Именно. Потому я и держусь от вас на порядочной дистанции: немудро вас вылечить, а самому заболеть, ведь правда?
- Вот оно, ваше хваленое бессмертие! Можно прожить тысячу лет, если так дрожишь за свою шкуру!
- Вы ошибаетесь. Спорить я с вами не имею права, а говорю только потому, что должен вас предупредить кое о чем.
Картлоз и сам не заметил, как поднялся с лежанки. Оправляя за узкий кожаный с серебром пояс свою черную шерстяную рубаху, он проговорил, все еще сбиваясь на крик:
- Какая забота! И чему обязан?
- Рад, что вам лучше, - голос врача был неизменно ровен. - Теперь садитесь и выслушайте меня.
Машинально Картлоз сел. В удивлении от того, что не чувствует больше никакого страдания, только что отнимавшего у него самое желание жить, он ощупал руками свой бок, покрутился вправо-влево, выделывая конечностями замысловатые движения, доказывающие его полное выздоровление, пока, наконец, не свалился с неустойчивого -табурета. Благо, что полы в его каюте были застланы пушистой обивкой, не только уничтожающей на себе пыль и мелкий мусор, но и амортизирующей при ходьбе или падении, как сейчас. Безличная сила мягко подняла его в воздух и поставила на ноги, - так, что самому горе-акробату осталось всего лишь выпрямиться.
Врач невозмутимо наблюдал за упражнениями своего пациента. Наконец, он проговорил:
- Успокоились?.. Ваше самочувствие удовлетворяет вас?
- О, дорогой друг...
Врач неуловимо отклонился от объятий, которые должны были показать меру благодарности Картлоза, и голосом, не допускающим никакой фамильярности, начал:
- Вижу, что вы поняли основной принцип исцеления, который мы применяем. Не буду вдаваться в подробности, которые вас только утомят, но обязан сделать кое-какие разъяснения. Вы вступаете на территорию Атлантиды, и должны теперь постоянно соразмерять не только свои поступки или слова, - но и самые мысли с той атмосферой благожелательности, которой, вы скоро это почувствуете, напоена эта земля. Придется погасить в себе некоторые привычные вам, как представителю расы, приведшей материк к гибели, импульсы. Буду говорить прямо: это импульсы, обратные самому качеству энергий нашего острова и всех, кто живет на нем. Злоба и недоброжелательство в любых видах могут породить взрыв энергий, хотя бы на самом личном уровне. Вам понятно?
- В общем-то да, но насколько это относится именно ко мне, не знаю...
- Сейчас поймете. Удар, который вы получили - не преднамерен. Кто-то, чья энергия сильнее вашей, потому только, что более очищена, /и тут и дальше я пользуюсь и буду пользоваться моральными категориями, вы понимаете?/, отослал вам вашу же мысль. О качестве ее можете судить по той боли, которую вы испытывали недавно.
- Но, позвольте, со мной такого никогда не было. А ведь если это "моя мысль", как вы утверждаете, это означало бы, что я должен бы был испытывать нечто подобное все время, постоянно. Не так ли?
И Картлоз картинным жестом предложил врачу ответить. Тот невозмутимо продолжал свое:
- Собственные мысли никогда не мешают тому, от кого они исходят. Но, отторгнутые защитной сетью ауры, в которую они были посланы, эти мысли с удесятиренной силой несутся обратно, по закону бумеранга. О результатах не стоит говорить.
- Что же, - допустим, что это все так и есть, - мне нельзя вообще ни с кем беседовать здесь? Может, посоветуете запереться в этой каюте и в страхе дожидаться, когда этот корабль отправится обратно?
- Язвительность в тоне Картлоза достигла предела, хотя он и пытался скрыть ее улыбкой.
- Ваше право поступать так или иначе.
- Вы что, серьезно?
- Более, чем вы думаете. Исцеление ваше, которому вы свидетель, - не навсегда, к сожалению. И не вините в этом никого, кроме себя.
- Опять какие-то загадки!
- Для того, чтобы эти "загадки" стали вам понятны, потребовалось бы много усилий с вашей стороны, не говоря о времени. Я пытаюсь вам объяснить хоть что-то лишь потому, что вы - происхождением из атлантов. Между прочим, не думал, что Знание утеряно вами в такой полноте. Конечно, может быть, высший клан, если он у вас сохранился, держит в тайне от общей массы основы бытия, - но зачем? Народ должен быть здоров в первую очередь, - и это не так уж трудно сделать...
Картлоз резко отвернулся от собеседника к окну. Его руки, сцепленные за спиной, яснее слов выдавали волнение своего владельца. Наконец, он сказал голосом, неожиданно охрипшим и усталым:
- Вы правы. Мы забыли все. К чему вспоминать, что было, если сейчас мы вынуждены искать по миру секретов не то, что плавки металлов, - об этом вообще никто, кроме вас, не знает, - но даже того, как строить корабли. Правда, апсны, или абиссины, владеют этим ремеслом, но так они и живут на побережье моря.
-Но зачем вам корабли? В горах...
- Завоевать побережье - дело не такое уж хитрое. Если бы у нас был секрет плавки сверхметаллов для постройки летающих машин и...,- Картлоз замолчал.
- Договаривайте же, - чуть заметная ирония прозвучала в невыразительном до того голосе атланта. - Для создания снарядов, способных устрашить своей взрывной силой этих несчастных человеков, на которых вы всегда вели охоту? Так ведь?
- Если и так, то - вы правильно заметили: для устрашения. Всего лишь для устрашения. Зачем напрасно проливать кровь и с одной, и с другой стороны, когда можно вполне мирным способом достичь соглашения. Слабый должен подчиниться более сильному. Разве вы не согласны с этим?
- Это уже не философия, - это отдает казуистикой. Разговор наш вышел за рамки приемлемого. Я всего лишь врач, пришедший к вам оказать помощь, - вы не забыли? Так же, как и предостережения в отношении ответного удара.
- Да-да, ответный удар - это реально. Так научите же конкретно: чтo и как мне надо делать, чтобы не подставлять себя под эти ужасные стрелы?

- Повторяться - не в наших правилах. Но на всякий случай - сохраните эту пилюлю, - врач кивнул на крохотный шарик в упаковке, - как я понимаю, она вам вскорости пригодится. Но - имейте в виду: это не панацея, то всего лишь мгновенно снимает боль, сама же болезнь остается и прогрессирует.
- Но меня интересует именно сама болезнь!
- Постарайтесь для начала успокоить себя, - голос врача потеплел, - и не думайте о самом себе слишком много. Знаете, чрезмерная забота о себе-драгоценном приводит только к тому, что сознание замыкается для принятия чего-то ценного из остального мира. А он превосходен, заверяю вас.

- А если думаешь не столько о себе, сколько о собственном городе? О его бедах?
- Как это ни странно, но это одно и то же: что о себе самом, что "только" о своем народе. Остальные вроде бы и не существуют, если следовать этому выбору. А если подумать и о них, других?
- Но ведь они, эти "остальные", они ведь так примитивны! Посмотрите на их быт хотя бы! Они ведь живут, как скот, и часто еще хуже, ибо заботятся о скоте больше, чем о своих нуждах! Вы что же. советуете им уподобиться? Забыть обо всех достижениях своих предков, забыть, и не стараться восстановить традиции более высокие, неземные?
- Вы сами сказали: "мы забыли все"... И это ваше высокомерие, не будет ли оно возвращать вас снова и снова к изоляции космической, которая есть не что иное, как обязанность осознать свои ошибки?
- Хотите сказать слово "Карма"? Что ж, мне знакомо оно. Не раз слышал. Но не считаю эту доктрину сколько-нибудь реальной. Извините, но это сказка, а жизнь обнажает все, что есть на самом деле: сущность каждой вещи.
- Наша беседа грозит превратиться в спор, а это бесцельная трата энергии, хотя бы потому, что время - тоже энергия.
- Однако, как же можно выяснить истину, если не в споре?
- Истину каждый должен находить сам, обратившись к себе.
- Извините, не понял, как это. Знаете, мне приходится все растолковывать, вы сами видите!
Терпение атланта было бесконечным или казалось таковым. Картлоз и не предполагал , что играет с огнем, слегка нервничая с этим непробиваемым лекарем, по привычке, которую уже и не осознавал. Так было принято в его среде: идти напролом везде, куда тебя пускают и не пускают, не считаться ни с какими чувствами и соображениями, если они не продвигают к цели. Однако, сейчас он смутно начинал понимать, что эта стена - не равнодушия, но какого-то исконного, природного спокойствия - неодолима для него. Никакими наскоками и атаками невозможно было ее пробить. Тут нужен был другой ход...
- Все очень просто. Надо почаще думать. Обо всем, что окружает вас, что происходит. Только так приходит понимание многих вещей, которые казались вовсе вне разумения, - продолжал врач.
- Но... я ведь, кажется, думаю.
- Обычно, - это касается человеческого мышления, да не будет это для вас обидным, - думают как-то мельком: мелькнула мысль и пропала, извините за каламбур. Затем появилась другая - и тоже исчезла. А вот когда заставишь себя додумывать мысль, как бы она ни ускользала, тогда только можно начать овладевать умением мыслить. Таким способом открываются все запоры, все тайное.
- Ну, уж это вы перегнули, пожалуй!
- Попробуйте! Сами убедитесь.
- И насчет тайн тоже? Прямо-таки раз - и откроются?
- Конечно, не на "раз". Может, и не на счет "десять", - это уж, знаете, кто на что способен. На каком порядковом уровне находится его основание, и каков тот трамплин, который дает взлет сознанию.
Картлоз видел, что задерживает врача, но какая-то сила понуждала его еще и еще задавать вопросы, которые и самому ему казались глупыми, и тянуть время. Это было непонятно, потому что он заведомо знал: все зря, и вот так, походя, невозможно было бы ничего узнать, а тем более запомнить. Но могучая притягательность этого гиганта против его воли действовала как магнит, который Картлоз видел как-то в рулевой кабине у капитана...
- Вижу, что вы спешите, но не могу расстаться с вами, - вырвалось у него признание, - так необычно все, о чем вы говорите. Нельзя было бы нам продолжить беседу в другой раз? Мы, собственно, даже не познакомились, - видя, что атлант не торопится с ответом, Картлоз затараторил, стараясь сбить его с толку и подчинить своему желанию. - Я - Картлоз, купец из страны Картилии, прибыл сюда по приглашению уважаемого Гана, для торговых переговоров. Жалею безмерно, что не удосужился беседы с вами во время плавания, - что бы мне заболеть еще тогда? - и он засмеялся, довольный своей шуткой.
- То, что ни один из обитателей этого корабля не болел во все время плавания, - веско сказал врач, - большая похвала моей работе, и я благодарю вас за то, что вы ее отметили. Собственно этой работы никто не ощущал, ведь правда? - не дожидаясь ответа он продолжал чуть оживленнее, чем до того, и можно было понять, что работа — его основное увлечение, и даже больше - смысл всей деятельности. - Вот и хорошо. Потому что если сообщество, доверенное врачу, посещают болезни, значит, он не в состоянии держать равновесие в нем, - в каждом его члене в отдельности и во всех вместе.
Врач помолчал, пристально глядя' на Картлоза, от чего тому захотелось вдруг отвести глаза, и закончил:
- Вы же заболели, потому что я выключил защиту, как только корабль пристал к берегу: моя миссия на это плавание закончена.
- А могу ли я надеяться, что обратным рейсом встречусь с вами?
- К сожалению, не могу ответить определенно. Это зависит не от меня.
- Но предполагать-то вы можете?
- Предполагать - да, но не высказываться о своих предположениях.
- Вы меня совершенно очаровали. Подобного разговора у меня не было, пожалуй, за всю мою жизнь, - задумчиво сказал Картлоз и встрепенулся: - а как же мне найти вас? Ведь даже имени своего вы мне не подарили...
- Эсмон. Так меня зовут здесь.

- Мне знакомо ваше имя...Но не припоминаю...Здесь, - говорите вы, а там, - как вас зовут там, в мире нашем?
- О, по-разному. У нас, здешних обитателей, много имен во всех странах. В каждой - свое. Что ж, это и понятно: та Катастрофа, она ведь не только уничтожила общую для всех землю. Чуть ли не каждая семья, вынужденная пробиваться в новых местах в одиночку, образовывала сперва собственное наречие, а затем и свой язык...
- Кроме нашего, картилийского, - быстро вставил Картлоз. - Согласитесь, что он - основа всех языков.
Эсмон поморщился: у него дрогнул уголок губ.
- Опять вы за свое. Я решил уже, что вы достаточно осведомлены. Что же касается нашей возможной встречи, - ваш знакомый, Ган, знает, как меня найти.
И приподняв ладонь в знак расположения, Эсмон повернулся к двери лицом. Картлоз Шевельнулся было, чтобы отворить ее перед гостем, оказавшимся столь необыкновенным, - он успел вспомнить, что Эсмон, Эшмун, Эскулап и многие, многие другие - это все имена божественного отпрыска, Бога, владеющего жизнью и смертью всех, совершающих круг рождения. Великий сын величайшего из величайших - бога Апплу, или Аполлона, удостоил его чести беседовать с ним. Картлоз только хотел сказать ему, что престарелый дядя его называл Аполлона в числе своих дальних родственников, но дверь открылась сама собой, пропустила Эсмона, как бы истаявшего мгновенно за нею, и мягко затворилась.
Картлоз с опозданием бухнулся на колени: он помнил, что так поступают те, кто почитает это святое семейство и желает выказать ему свое уничижение. Однако, по правде говоря, никакого особенного почитания Картлоз не испытывал. Встав с колен, он подошел вплотную к двери и сказал ей:
- А что я, хуже? Ну-ка, открывайся!
Но дверь, крепко прикрытая, бездействовала.
-------------------------------------------------------------

 Отправлено: 13.05.11 12:23. Заголовок: Спокойствие, спокойствие.

Сознание включилось сразу, едва он проснулся.
Да, как это было ни удивительно, но он спал! Крепко и без -сновидений. Впервые за все время, проведенное на горе Мери, царь Родам заснул.
Впрочем, несколько дней без еды и сна ничего не значили для атланта, а тем более в подготовке своего организма к принятию высших энергий. Это было неспроста: информация, которую ему должен был передать Атлас, видимо, была такой напряженности, что его воспринимающий аппарат временно выключили, дабы оградить от сгорания. Все это было понятно и объяснимо: никто из внеземных руководителей не желал бы сожжения тела своего земного сотрудника -посредством пожара его тонких энергетических центров. Ведь то, что с легкостью может выдержать огненное зерно в своих сферах, часто оборачивается гибелью для тела физического. Но иного пути нет. В том и состоит главная трудность, что для соединения с высшим огненный дух должен неминуемо пройти через плотную, земную оболочку, хоть она и неприспособленна к огню до времени.
Опасно нести в своем теле огонь. Для того, чтобы он стал неопалимым, должно и само тело стать другим, как бы и неземным, огнеупорным в каждой своей клетке...
Не открывая глаз и не меняя положения, он для начала решил выяснить, где находится: от Атласа можно было ожидать всего самого неожиданного. Так и оказалось.
Вокруг было полностью замкнутое пространство. Не считая наглухо закупоренной двери в одной из стен, если это можно было зазвать стенами - никаких швов или стыков между ними. Это, без сомнения, был монолит, однако и не бетон. Камень, определил царь Родам, но камень не просто сложенный плитами, на что такие мастера были атланты. Нет, это было помещение, вырубленное в скале.
Выяснив это обстоятельство и отложив его разрешение на второй план, царь взглянул на себя. Он был совершенно невредим, чувствовал себя превосходно. Правда, как оказалось, он лежал в "позе зародыша" - на левом боку, соединив руки и притянув ноги, согнутые в коленях, к опущенной голове. Из инстинктивного ощущения он не стал шевелиться: надо было освоиться в новом месте, осмотреться по-настоящему, понять, что к чему, и лишь только потом можно было открываться; он не сомневался, что за ним наблюдают.
Итак, это была пещера. Но пещера искусственная. Он знал несколько таких мест, где спасались от дикарей жалкие потомки уцелевших атлантоидов. То были целые поселки, вырубленные в неприступных горах, на лицевой стороне отвесной скалы. Однако, все они находились далеко от Посейдониса, на противолежащих материках, тогда как у царя Родама было ясное ощущение токов острова, где он родился.
С другой стороны, на Посейдонисе не было, насколько он знал, никаких пещер. То есть, конечно, они были, но эта, в которой он так неожиданно оказался, находилась на поверхности земли: луч царя, как радаром просматривая все кругом, неизменно находил воздух, воздушное пространство на каком-то расстоянии от каменных стен.
И снова царь отложил в сторону, как не готовый к разрешению, вопрос о том, где же он находится. В любом случае ему надо было беречь силы, а напрасные умствования могли бы сейчас только пережечь уйму энергии, так и не дав ответа, время для которого еще не наступило.
Он пошел по пути наилегчайшему - стал примерять свое нахождение к тем пещерам, о которых подумал было в первую очередь: достояние и великая тайна атлантов государственные подземные склады и жилые помещения царской семьи. Это занятие было сейчас, по крайней мере, полезным в том смысле, что, осматривая подземелья, он одновременно с поисками собственного местонахождения делал как бы ревизию их состояния.
Дело было в том, что остров Посейдонис был в основании своем скалой колоссальных размеров, покрытом синекудрым богом, заботливым к своим чадам, землей, плодородной, тучной, которую прорезала широкая река, до того прямая и полноводная, что ее иноземцы считали за канал. Быть может, этому мнению способствовало то, что от этой реки /которую племена, жившие по ее течению, называли по-разному, искажая каждый на свой манер ее для всех единое имя "Сморода"/ исходили многочисленные, маленькие и побольше, канальчики, своей сетью покрывавшие в строгом порядке всю поверхность долины Э-неа вплоть до подножия гор. Сморода, -Самород, Смарагд или Самара, - была поистине чудом этого острова, ибо была исторгнута из одного горного ущелья самим богом Посейдоном, прикоснувшимся к земле своим знаменитым, только ему присущим, трезубцем. Великий бог подарил своим подопечным не ручей, способный утолить их жажду и дать мимолетную прохладу, нет. Дар его был поистине божествен: из недр острова вырывалась могучая река, своим неторопливым движением к морю снабжавшая священной водой в избытке всех, кто в ней нуждался. Удивительное дело: Сморода оставалась такой же полноводной, от истоков до устья, даже тогда, когда атланты, искусные, как никто, мелиораторы, прорыли Большой обводной канал, не только напоивший предгорья, но и ожививший сообщение между селениями.
Атлантис слыл не меньшим чудом, чем река: этот поистине необыкновенный город был весь, начиная с верхнего яруса, где обитал царь и ближайшие из его семьи, и кончая пригородами, вольно раскинувшимися вокруг самых нижних из его стен, -построены из камня. Камень для зданий использовался самый разный. Верхний Город недаром по-другому назывался "Белым": все его дворцы, включая и подсобные помещения, были из известняка, а Храм бога Посейдона потребовал на свою постройку неимоверное количество белоснежного, без единой инородной прожилки, мрамора.
И все это при том, что поверхность острова была на редкость ухоженной и благоустроенной. Ни плетра земли не расходовалось здесь впустую, вплоть до горных лесов, которые, впрочем, тоже шли в дело: стволы деревьев, строго отобранных по сорту и качеству, сплавлялись по Каналу и его сети в самые разные части острова. Так откуда же брался камень, столь разнообразный по цвету и структуре, что цвета белый, красный и черный, а в Нижнем городе и смешанный из всех трех, составляли как бы опознавательный знак Атлантиса?
Секрет был в том, что весь камень доставался из-под земли. Мало того, что чудом была поверхность Посейдониса, но чудом, которое невозможно было бы повторить кому-либо, была и обратная сторона его, вся покрытая сетью подземелий. Эти пустоты, образуемые с искусством, непостижимым для непосвященных, нисколько не нарушали главного во всяком строительстве - равновесия между силами притяжения и отталкивания, ибо являлись плодом точных расчетов гениальных инженеров.
Камень шел в дело, помещения оборудовались под самые различные нужды, и к этому времени, о котором идет повествование, осваивался уже пятый ярус - по направлению вниз - основания острова. Каждый занимался свои делом, и потому никто, казалось, и не замечал этих работ. Но и они, в свою очередь, производились как-то незаметно, буднично: с северной, скалистой стороны Посейдониса, непригодной для судоходства, через тоннели, наполненные сетью механизмов и приспособлений, камень подводился к поверхности, складывался на специально оборудованной площадке, вырубленной в довольно укромном месте, и тут же грузился на особые суда, ни к чему другому не приспособленные. Суда эти, обойдя Посейдонис, приставали к грузовым причалам Атлантиса, где и разгружались.
Вот на эти подземелья и нацелил свою мысль царь Родам. Раз отстранив, как невозможную, свою догадку о том, что находится внутри горы, в самой ее сердцевине, он все же, на всякий случай, искал сам себя в недрах Посейдониса.
Но не себя он там нашел. Он вдруг, сам не веря своим глазам, их особому видению, узрел какое-то, сперва непонятное им действо. Остановил же его внимание вид собственного советника Азрулы, который был облачен в какое-то странное одеяние. Строго говоря, это и одеянием-то нельзя было назвать: на советнике был огромный головной убор, состоящий из разноцветных перьев, лицо его было четко раскрашено знаками, цветом своим и содержанием нисколько не соответствующими истинному его духовному состоянию, а тело его укрывал короткий передник, оставлявший обнаженными его бедра и ягодицы.
Царский советник истово тянул руки вверх, а его поднятая к потолку голова без конца шевелила длинным, ярко намазанным чем-то темно-красным и блестящим, ртом. Этой же краской, и так же беспорядочно, даже неопрятно, был окрашен и подбородок его, и грудь, и кажущийся таким смешным передник. Царь, который и не стал бы останавливаться при виде своего советника - мало ли, по каким делам он находится здесь, - заинтересовался, прежде всего, необычностью всего здесь происходящего. Подивившись на наряд Азрулы, обычно в своей одежде чрезвычайно консервативного, он, уже чувствуя какое-то неосознанное пока беспокойство, обратился к окружающему советника пространству.
Невольно царь напрягся: вокруг этого новоявленного жреца, роль которого, без сомнения, играл Азрула, сгрудились, одетые подобно ему, мужчины. Лиц их царь особенно не разглядывал: так, приметил нескольких, однако его поразило их общее выражение: сумасшедшинка в глазах.
Но самое поразительное было еще впереди- Проследив за взглядами собравшихся, направленными в одну, казалось, точку, царь увидел то, что уже ожидал увидать.
На круглом валуне, поставленном на каменный же куб, лежало безвольно обмякшее, схваченное внизу за руки и ноги, тело обнаженного человека. Живот его, намеренно оказавшийся на самой вершине этой ужасной пирамиды, был туго натянут. Человек был еще жив, - ясно замечалась мелкая дрожь, волнами проходившая по этому, по всему видать, молодому телу.
Царь Родам вскочил с пола, где он лежал, намереваясь послать разряд в это скопище недоумков. Минута промедления - ему не хотелось уничтожать все в том кругу, а испепеляющая молния Не знала разбора, - и он опоздал. Азрула опустил свои заломленные кверху руки, в одной из которых оказался широкий и острый ритуальный нож, сделанный из осколка вулканической смолы, которая тверже стали, и неуловимым движением вскрыл кожу жертвы.
Царь заставил себя досматривать эту картину до конца. Он не отводил глаз, когда Азрула натренированным движением сунул руку в грудь человека, еще извивавшегося в агонии, и, деловито покопавшись там, начал тащить оттуда нечто, являвшееся, как было понятно, целью всего ритуала. Это нечто не поддавалось, - ткани-то молодые, эластичные, - как-то отстранение подумал царь, - и Азруле пришлось погрузить во внутренности, изливающиеся кровью, и вторую свою руку. Помогая себе коленом, которым он заранее уперся в валун, он, наконец, вырвал из груди сердце и. торжествуя, высоко поднял его над головой. Сердце еще билось и трепетало, и брызгало вокруг себя алой кровью, застывающей на лицах и телах всех, кто здесь присутствовал. В дикой радости они старались прикоснуться к нему, чудовищно обнаженному и такому крошечному в огромных окровавленных лапах Азрулы. Они кричали - а, может, даже пели: рты их разевались, непотребно искажая лица, - и, охваченные каким-то общим безумием, приплясывали, образовав круг, центром которого был каменный алтарь.
Царю стало понятно, что за "краска" так неэстетично покрывала лицо и все тело его советника: это жертвоприношение древнему богу, недаром уничтоженной Атлантиды, видимо, было уже не первым на этой встрече. Как бы стараясь облегчить царю свое полное разоблачение, Азрула, яростно прокричав что-то в пространство над собою, вперил безумные глаза в кусок плоти в своих руках и, - это был, очевидно, апофеоз всего этого действия, - зубами оторвал от него кусок, который /царь это ясно видел/ украдкой выплюнул. Никто этого не заметил, потому что некому было наблюдать: всей гурьбой, однако соблюдая какую-то очередь, они, его - царя -приближенные, кинулись отхватывать свою долю.
Царь наблюдал: но нет - никто больше не выплевывал.
------------------------------------------------------------------------
Все увиденное не обескуражило царя Родама. Знакомый не понаслышке с самыми низменными проявлениями человеческого разума, для которого у него было готово снисхождение ввиду его только-только начинавшегося развития, он, тем не менее, не ожидал застать своего советника и иже с ним за подобным действом. Они, считавшиеся всем миром атлантами, и уж, во всяком случае, приобщенные к этой культуре и ее истории, хорошо знали о преступности всякого рода кровавых жертв, их абсолютного неприятия Высшим Разумом. Это означало единственно то, что, внешне соблюдая все правила, дающие им нити власти над народом, эти царские помощники, кураки, истово поклонялись Абиссу и всем его темным божествам.
Что ж, каждый выбирает себе богов по внутреннему расположению, подумал царь Родам. Невозможно приказать кому-либо предаться Высшему, если все токи его существа настроены на прием только примитивных, низменных вибраций. Человек, живой аппарат космической связи, только еще находится в процессе налаживания своих систем, и ему, новичку в мире интеллекта, привычнее обращаться к земному и подземному, чем непонятному и далекому небесному. Но ведь эти, его кураки - они-то должны были уже миновать этот отрезок пути, когда неведение о причинах злых бедствий, которые никому не милы, может привести к приобщению себя именно ко злу, в самом физическом его понимании. Ведь они получили уже, хоть и не высокое, по собственному уровню, но посвящение в некоторые тайны Знания.
Нет, этого он не мог понять! Как, поднявшись хотя бы немного над болотом невежества, став на прочную плиту основания, можно было вдруг целиком, "с головкой ", погрузиться в такой мрак! Чем же так привлекательна эта, искаженная до неузнаваемости, идея жертвы богам, которые-де жаждут крови? Или не известно им, что боги, ненасытно требующие подобных даров, вовсе и не боги? Или ничему не научила ни атлантов, ни человеков та Катастрофа? А ведь одной из многих ее причин явилось преобладание в самом теле планеты энергий темных и разрушающих над другими, несущими ей саму возможность жизни. Именно тогда махровым цветом расцвела и насильственная магия, - чародейство, сознательно направляемое друг на друга. Эти посылки спаяли над планетой и ее обитателями черный купол настолько неразрушимый, что для его уничтожения потребовался огонь того взрыва...
Царь не любил вспоминать о прошедшем, настроения это не прибавляло, а сил отнимало много. Однако, в последнее время как-то получалось так, что он все чаще обращался мыслью к Катастрофе и ее причинам, будто неназойливо ведомый к какому-то, еще неясному, решению. Во всяком случае теперь он уже понимал, насколько неверно и идеализировано это обшее в Атлантисе мнение, что Катастрофа, явившись, конечно, ужасным несчастьем, в то же время принесла и пространственное очищение: те, мол. кто остались в живых после нее, уцелели волею Неба потому, что были светлым исключением из общего темного потока. То. что он так неожиданно увидел сейчас, полностью опровергало это.
При всем своем владении собой царь почувствовал, что необходима разрядка. Примерившись, он начал кидать и швырять собственное тело на каменные стены, с безразличием опытного тренера возвращавшие его на место. Броски эти, явившиеся не чем иным, как виртуозно выполненными гимнастическими упражнениями, отвлекли его от дум, которым еще не пришло время определиться в решении.
Там, на вершине горы Мери, ему на третий день пришлось-таки одеться в теплый костюм, чтобы не тратить напрасно энергии на обогрев тела. Костюм этот, связанный из тонкой и пушистой шерсти альпаки, защищал тело и от холода, и от жары, ибо на вершине их перепады были очень значительны. Облегающий не только корпус, но и голову подобием шлема, костюм этот здесь, в этом каменном мешке, оказался очень кстати. И ушибов от яростной схватки с гранитными скалами было поменьше...
Да, царь Родам, полубог, при божественном сознании имел тело человека. Управляемое этим сознанием и бессмертное, оно оставалось уязвимым.
Между тем, время шло.
Если в начале своего ожидания на священной горе царь Родам нисколько об этом не беспокоился, даже после того нападания через царицу Тофану, временно лишившего его сил, то теперь, когда встреча с Атласом состоялась /хотя и не принесла внутреннего удовлетворения/, он начал думать, что пора бы и домой.
Там, внизу, необходимо было навести порядок.
Атлас показал ему, что заговор Азрулы растекся довольно широко, и он знал теперь, где находятся главные очаги, которые надо погасить в первую очередь. И все же какая-то тень сомнения примешивалась к самой бесповоротности его решения: имеет ли он право, с точки зрения высшей морали, подавлять свободную волю того же Азрулы, к примеру, хотя и выражающуюся таким диким способом, как заговор? Не поставит ли он себя на одну доску с этими глупцами, ответив насилием на только еще готовящееся насилие?
Но тут же он остановил сам себя. Какое еще насилие над чужой волей! - подумалось ему. - Насилия никакого не было с самого начала, Азрула сам выбрал для себя этот путь, путь обмана, многолетней двойной жизни, которая сама по себе в состоянии привести к полному духовному падению. И было бы из-за чего! Всего-то и навсего, что цель его многотрудной деятельности - власть. Хотя - не просто царствование в Атлантисе, но мировое господство...
Царь прервал эти размышления, которые могли привести к нерешительности более слабого. Он понял, откуда у него эти вдруг возникшие сомнения вокруг свободы воли: он соприкоснулся, чуть глубже, чем обычно, с внутренним миром Азрулы., тот сопротивлялся. Необходимо было, чтобы раз и навсегда обезопасить себя с этой стороны, решительно размежеваться от мысленной сферы своего советника. Царь Родам, собрав в единый пучок силу, велел ей изгнать из своего сознания чуждые ему влияния.
Легкая зевота показала ему, что все в порядке: ведь и нечистая сила - тоже сила, а потеря энергии, в любом ее качестве, вызывает упадок бодрости. Но изгнание темной энергии из глубин естества мгновенно освобождает его от тяжкого засилья, вызванного необходимостью бороться с вредным чужаком в себе. И, как только оно, изгнание, совершилось, организм возрождается, и восстанавливаются его естественные функции. Ибо жизненная мощь, кроме всех своих альтруистических целей, имеет в земном теле наиважнейшую, без которой не сможет существовать не только это тело, но и весь комплекс его невидимых двойников: в первую очередь энергией должно быть обеспечено, и в избытке, само физическое существо.
Царь Родам усмехнулся: кажется, как мало значит это слово "избыток"! А ведь именно о нем забывают сейчас в первую очередь те, кто желал бы вершить мировые судьбы. Этот самый "избыток", и он один, дает ощущение" силы, а значит и желание ею поделиться с другими, - отсюда и доброта могучих созданий. Он дает возможность творчества, в чем бы это ни выражалось. Многими качествами одаряет "избыток", но главное из них все же - приобщение, или причащение, причастие к высшим сферам пространственной мысли, что несет за собой прояснение сознания.
Казалось бы, чего проще: больше силы - больше и разума, вспомнил царь любимое выражение своего непутевого братца Фуфлона. Что ж, тот следовал одному ему известным путем: ублажал свою плоть не только едой, в утончении которой изощрялся, но и всякими дурманящими напитками. Добро бы сам. - так нет, собрал вокруг бражников, не разбирая сословий, и бродят они по миру, как бы собирая дань за обучение человеков виноделию.
Вот яркий пример того, к чему может привести утечка любого из божественных секретов! Фуфлон, царский сын. паче всех других таинств возлюбил питье амброзии, напитка., дарующего богам силы и бессмертие. Обманом он разузнал рецепт ее изготовления, но рецепт этот, естественно, был неполным: в каждую чашу амброзии следовало прибавлять каплю, единственную каплю нектара...
Забыл Фуфлон о том, что неравны пока в своих возможностях полубоги и человеки, и что амброзия, уравновешенная нектаром, в одних возбуждает круговращение небесной силы, но в других же, закрытых, как котел под паром, вызывает брожение и гниение своих низших элементов. Другими словами, напиток, возвышающий божественный разум, дающий бессмертие плоти, озаренной высшим сознанием, оказался для человеков подарком, который хуже самой смерти; он нес безумие, действуя на те же центры в мозгу, что и у атлантов, тогда как насильственное пробуждение неких точек в детски спящих отделах повело к деградации чуть ли не всей расы, с такими титаническими, поистине, усилиями взращенной на Земле.
Да, с Фуфлоном тоже придется что-то делать, иначе он всех человеков заставит снова стать на четвереньки...
Так что сила - силе рознь. И царь Родам, размышляя над необходимостью избытка жизненной силы, конечно, имел в виду ее аспект, направляемый на возвышенное. Усиленный в себе до предела только он и может уравновесить собственную противоположность -низменную, неорганизованную и неразумную сторону всякого проявления.
Ну вот! Мало того, что вся Земля находится в опасном состоянии возмущения своих токов, что собственные помощники, на которых, казалось, только и можно опереться, оказываются ярыми врагами, еще и в своей семье такое неблагополучие! И за что, спрашивается, браться в первую очередь?..
В который раз он сознательно отогнал от себя образ Тофаны. Ни разу, с того самого случая, он не дал себе воли и не разрешил сознанию, освобожденному силой Гермеса от власти царицы, вновь впустить ее в себя, полноправной владелицей. Он не анализировал своих побуждений, он просто оставлял все как оно есть до поры, когда сможет заняться этим, не ослабляя себя.
Ибо, снова подумалось ему, силы надо беречь.
Промозглый холод начинал проникать и сквозь теплую шерсть альпаки. Пришлось включить собственный, пока что легкий, обогрев.
Нетерпения не было вовсе: царь Родам знал, что все идет так, как оно должно идти. Что-то ему показывают, но что-то он и сам должен проделать, дабы доказать свою пригодность к тому, к чему его готовят. А о том, что все это - полоса испытаний, всегда предстоящая очередному заданию, говорило сердце, никогда не ошибавшееся в таких случаях. Сейчас оно билось хоть и спокойно, но в двойном ритме: непосредственный ритм самой мышцы был силен и ровен, тогда как пульс внутреннего общения с высшим проводником был быстр и почти неуловим-, сливаясь в гулкую нить ясно ощущаемого напряжения.
Царь отметил это, потянулся длинной потяжкой, окончательно освобождая свои каналы от постороннего присутствия, и легко заснул, улегшись на этот раз на другой бок и подложив, как это делают малые дети, сложенные ладони под щеку.
Он действительно спал, и лицо его, освещенное собственным же светом, обрело выражение наивное и восторженное одновременно: он видел сон, которого долго ждал...
-------------------------------

 Отправлено: 13.05.11 12:27. Заголовок: ...

Хитро, дочь советника Азрулы, готовилась к свадьбе.
Таково было отцовское повеление, и хоть высказано оно было в форме предложения, Хитро знала, что возражать бесполезно: отец во всем, что касалось внешнего соблюдения традиций и ритуалов, был до смешного непреклонен.
Каждое утро он заходил к ней, под самую крышу дворца, где она, когда пришло время ей жить отдельно от родителей, облюбовала себе верхний этаж, и справлялся о том, как идут дела. Несколько месяцев все повторялось с монотонностью механизма, - отец целовал ее в лоб, потом любовался ею, подведя к высокому окну /Хитро казалось в последнее время, что он не столько ею любуется, как сам утверждает, сколько разглядывает/, после чего начинал дотошно выспрашивать о всяких мелочах: достаточно ли тонко льняное полотно, что привезли накануне эти мошенники-поставщики, или его надо вернуть им обратно; довольна ли она девушками-вышивальщицами, готовящими ее постельное белье, и не надо ли привезти их во дворец, чтобы они работали под присмотром; вся ли посуда ею закуплена, и почему она предпочитает золото серебру? Хитро отвечала неизменно тихо и спокойно, но чувствовала, что отец остается недоволен краткостью ее речи. Ему, так много ожидавшего от брачного союза своей дочери с главой восходящего, как он считал, клана Туров, хотелось блеснуть перед будущим зятем и его родней всем блеском своего рода, близкого к царскому, - но, в то же время, не слишком расточительствуя.
Хитро, сначала сама того не замечая, начала понемногу тянуть время с подготовкой приданого. Внешне уступчивая и покладистая, она с удивлением ощущала внутри себя какое-то стойкое противодействие. Сперва это относилось к тому, чтобы отстоять свою независимость хотя бы в самых мелких чертах, - отец входил в такие подробности ее приданого, что ей порой хотелось спросить у него: чья же, собственно, свадьба готовится, ее или его, советника царского. Но потом, дальше - больше, все сильнее начала давать себя знать глухая стена непонимания, предвестница раздражения...
Сегодня, однако, отец был настроен решительно. Хитро это поняла, едва только он появился в ее гостиной: маленький, по меркам атлантов, но крепко сколоченный, в длинной тоге, отороченной пурпуровой полосой, с тщательно причесанными волосами, частыми волнами спадавшими за спину, - он совсем не отвечал тем признакам величия, которые сами говорят за себя. Но внутренняя сила, действующая чаще всего на подавление, подчинение любого проявления чужой воли, сквозила во всем его облике. Особенно поражали его глаза: голубые, как у дочери, они, тем не менее, совершенно отличались от прекрасных, лучистых глаз Хитро своим выражением. Любители расследования форм наследственности физической стали бы в тупик в этом случае - глаза, строением совершенно идентичные, одинаковые даже в разрезе, напоминающем два всплеска голубого пламени, длинным изгибом осветившие обе стороны лица, - эти глаза различались не чем иным, как выражением. Взгляд Азрулы был затаенно агрессивным, и по временам эта агрессивность прорывалась наружу как бы яркими клинками, способными пронзить свою жертву, - и это не было преувеличением или красивой метафорой. За спиной Азрулы тайно ходил слух о смертельности его взгляда, подтвержденный многими случаями, -правда, все больше из числа человеков.
Что же касается взора Хитро - тут невозможно было бы обойтись обыденными словами. Говорили, что сам покровитель и глава всех поэтов, Алплу, не однажды слагал в их честь вирши непревзойденной красоты...
Телохранитель распахнул перед советником дверь, и он движением одного лишь пальца приказал прислужницам удалиться. Ни слова не говоря, подошел он к дочери, онемевшей в каком-то неясном предчувствии, и запечатлел свой, ставший обязательным, поцелуй на ее белом и чистом лбу. Она продолжала сидеть, не в силах двинуться и даже открыть глаза, опаленные видом его ауры. Все так же молча, несколько отстранившись, он стоял над дочерью, жадно разглядывая ее лицо, чуть тронутое бледностью, эти чудные волосы цвета старого золота, мелкими и частыми завитками обрамлявшие его овал, немного заостренный книзу; неожиданные на нежном лбу широкие брови, светлые и блестящие, будто приклеенные тщательно по одному волоску. Тонко и четко очерченный нос, начинающийся как бы со лба, - не его черта, в который раз констатировал он. нисколько, впрочем, не сожалея об этом. Потому- что форма его носа, будучи перенесена на это нежное лицо., была бы здесь не к месту: нос у советника был, мягко выражаясь, похож на клюв орла, только чуть мясистее.
Взгляд Азрулы остановился на массивной подвеске из нефрита. окаймленного тонкими и ажурными узорами золота. Опять золото! Чего он никак не мог добиться от обычно покорной Хитро, так это любви к серебру. Серебро - металл его рода, а к тому же теперь, когда он, пока еще скрытно, возводит новый культ, именно серебро должно помочь ему в этом, ибо является самим светом богини Уни, чье прекрасное тело одето в белоснежные крылья голубей…
Сладостная дрожь пронизала тело советника, но он вновь сосредоточился на созерцании лица Хитро. Этот ритуал, непонятный и тягостный, - он видел это, - для его дочери, давно уже был необходим самому Азруле. Таинственная сила мягким и животворным потоком вливалась в него через это каждодневное действо, как бы омывая собой все его существо. Полным сил и уверенности после этого визита отправлялся Азрула вершить дела, которые равно почитал за свои, - государственные ли, общемировые. Ведь теперь, в отсутствие царя Родама, которое, даст великий Баал, продлится в вечность, в компетенцию советника входили даже такие. Он не беспокоился о том, что останется без этой энергетической подпитки, когда Хитро уйдет из его дома, выйдя замуж. - связь родственная давала ему возможность "входа" к дочери в любое время, без доклада, как говорится.
Да, советник Азрула пользовался энергией других. Во всех остальных случаях это носило спонтанный характер. - он снимал излишки ее со всех, кто их имел. Но никто не мог сравниться по чистоте и силе излучения с его дочерью! Он верил, что действует не во вред своей обожаемой и ненаглядной красавице-дочке: она-то уж, в отличие от него самого, имела доступ к неиссякаемому Источнику... Однако, сегодня Азрула пришел сюда не только за этим. Накануне он имел не очень приятный разговор со своим будущим сватом, отцом жениха. И тот, хоть и улыбаясь, и заискивая /по своей родовой неприятной привычке/, но сделал уважаемому и бесценному советнику прозрачный намек о том, что пора бы и завершить намеченное свадебкой. Дело, мол, протянулось уже сверх всяких сроков, и, если он, Азрула-де гнушается ими, то можно ведь и разойтись мирненько. Невест вокруг много...
Вечером, вспоминая этот разговор, Азрула сам на себя удивлялся: грозный для всех, он не терпел никакого умаления собственного достоинства. А тут, - что значит интерес не личный, а во исполнение воли владеющей им богини! - ему даже в голову не пришло поставить на место этого выскочку, отца торгаша, как бы он сам себя ни называл. Надо - и все тут. Надо не ему, советнику Азруле, но матери Уни, и этим все сказано. Объединение кланов должно совершиться, символизируя этим будущее мировое владычество его самого, Азрулы! Племя Туров очень сильно, и все более распространяется по земле. С его помощью он охватит своим влиянием все беспредельные территории, открывающиеся для жизни с таянием вековечных ледников, там. на Востоке.
Что перед этим величием всего лишь одна судьба, хотя бы это и была судьба его единственной дочери! Азрула был полон решимости перешагнуть через все преграды.
Наконец, он оставил руку Хитро, которую крепко сжимал на протяжении всего времени, пока разглядывал ее. Сев на высокий резной стул, как раз напротив дочери, он нетерпеливо прочистил горло, звук этот должен был дать понять ей, что отец желает с ней говорить.
Но Хитро, как это было ни странно, не открывала глаз. Отец застал ее за считыванием утренних новостей - информации, регулярно передаваемой в пространство специальным Агентством, собирающим ее, как пчелы мед, с общего ментального поля. Хитро старалась не пропускать этих известий, инстинктивно тренируя свой пространственный приемник мыслей. Она знала, что большинство атлантов с готовностью восприняли новое изобретение: знаки, запечатлеваемые на какой-либо поверхности, и, в сущности, повторявшие то. что можно было при некотором упражнении, восстановить в себе многим - чтение мыслей в пространстве. Но сама не желала прибегать к этому нововведению, предпочитая оставаться одной из немногих, причастных к первоисточнику.
Новости...Сегодня не было ничего интересного. И, главное -ничего о царе Родаме. Это было очень странно: царь, божественная личность, - и вдруг, как в воду канул! Никто ничего не знает о нем. Даже отец, который обязан быть в курсе всего происходящего именно с царем, - и он молчит. Скорее всего, не знает, в чем дело. - определила Хитро сразу,
как только обратилась к нему с этим вопросом. Ее пространственные поиски также ни к чему не привели: облик Родама был закрыт от нее, как и ото всех на Земле, ярко-голубым
пятном, сверкающим редкими золотистыми искрами, - знак того, что царь жив, и беспокоиться о нем не надо. Однако беспокойство у Хитро было.
Не открывая глаз, она увидала отца, теперь уже сидящего перед ней. Надо было отрешиться от своего состояния, но странная истома одолела ее. Она знала, что отец спешит, и была благодарна ему за то, что он не слишком торопит ее с "пробуждением". Уже не раз Хитро замечала за собой эти необычные приступы слабости, хотя и не связывала их с посещением отца. Но сегодня она вдруг ощутила, что именно от отца исходит какой-то тягостный напор, лишающий ее сил и самого желания действовать.
Подозревать отца в чем бы то ни было она не имела права, таков был непререкаемый закон. Она и не подозревала. Ей просто захотелось вдруг посмотреть на него под другим углом зрения, как бы на постороннего: все ли в порядке с его энергетикой, не вкралась ли какая чуждая сила, затемнившая, не дай Единый, какой-либо из внутренних каналов или хотя бы точку. Обычно в таких случаях все сводилось к направленному излучению с ее стороны, и гармония восстанавливалась. Но необходимо было одно условие: согласие на это самого возможного пациента. Ибо взгляд со стороны на внутреннюю сущность другого означат самовольное вмешательство в состояние этой сущности, подвластной лишь самой себе, своей свободной воле. Это грозило тяжкими карами, и прежде всего -ответным ударом, действующим автоматически.
Хитро удалось превозмочь себя, свое апатичное состояние, когда не было желания даже пальцем пошевелить. Усилие было сделано, и -о ужас!
Хитро невольно открыла глаза, стараясь высмотреть на плотном, видимом теле отца то. что открылось ее ясновидению в его эфирной оболочке. Однако, перед нею сидел, несколько скованно улыбаясь, именно ее отец, всеми почитаемый советник Азрула, в безупречной тоге и даже с лавровым венком на голове, долженствующим отгонять низменные силы. Хитро очень хотелось перепроверить свое открытие, но для этого надо было бы снова закрыть глаза или. по крайней мере, отрешиться от земной видимости. Однако. Азрула не позволил ей уйти в себя:
- Дочка, дочка! Не слишком ли много времени и сил ты уделяешь миру иному? Не забывай, что мы живем на земле, и что наша задача - улучшать именно земную жизнь своим присутствием на ней. Ты же, я смотрю, постоянно витаешь где-то в облаках, отдавая им все свои силы...
- О нет, дорогой отец! Дело как раз в обратном: я начата отчего-то терять силы, как ты правильно заметан, но теряю я их здесь, на земле. И, обращаясь в "те" сферы, - Хитро слегка приподняла кисть руки, - я прямо-таки возрождаюсь. Слава Единому, который дает мне эту возможность!
- Ты меня обеспокоила, дочь моя. Может быть, обратимся к жрецам? - Видя, что Хитро отрицательно мотнула головой, он примирительно добавил: - Не хочешь, - не надо. Не знаю, право слово, откуда у тебя эта нелюбовь к жрецам...
- Отвращение, - это было бы вернее сказать.
- Ты меня пугаешь. Как же ты собираешься вести себя на брачной церемонии? А ведь здесь, как и во многом другом, без жрецов не обойдешься!
- Ну, это еще далеко отец. Успеем поговорить и об этом.
Азрула поднялся и, сложив руки за спиной, прошел к окну. Отчего-то ему стал непереносим пристальный взгляд дочери, как бы растворявший все его тайные покровы. Стараясь избежать его, он начал не спеша прохаживаться по большому круглому покою Хитро, занимавшему верхушку угловой башни, разглядывая то вид из какого- либо окна /их здесь было четыре, по числу сторон света видимого аспекта Земли/, то драгоценную безделушку, коих его дочь была любительница. Решительный настрой, с которым он явился сюда, к его сожалению, значительно сник, и советник всеми силами старался восстановить его в себе, опасаясь потерять влияние на дочь. Тщательно избегая встречи с ее взглядом, поворачиваясь к ней то спиной, то боком. - лишь бы не открывать наиболее уязвимую лицевую сторону. - он начал самую трудную часть разговора:
- Нет. моя дочь, срок настал.
Он почувствовал, что она напряглась, но упорно продолжал, как бы огромным катком уминая под себя все проявления любви и жалости к этому, единственно близкому, созданию.
- Ты дала слово. Более того, за него, твое слово, поручился я своей властью и самой жизнью. Но вот. я вижу, что ты не думаешь Его исполнять.
Молчание Хитро было непонятным. Азрула. повернув к солнцу чашу из светлого изумруда, делал вид. что пытается прочесть на ней какие-то значки, вырезанные на ее изножий, и вслушивался в тишину, пытаясь уловить хотя бы дыхание дочери. Наконец, он не выдержал:
- Отвечай же! - он постарался сказать это как можно тверже, но голос его сорвался.
Наконец, тихие слова прошелестели, но Азрула не понял, были ли они сказаны, или же. давно ожидаемые, явились в его сознании сами собой:
-Ты прав, я не буду женой Гана.
Изумрудная чаша, с силой припечатанная советником к металлическому треножнику, на котором было ее место, дала трещину от низа доверху. Он не обратил на это внимания, хотя какой-то край его сознания отметил плохое предзнаменование, пытаясь овладеть собой. Сейчас это было главным, ибо духовная сила Хитро превосходила его собственную, это не было для него новостью, и выстоять перед ней. не поддаться ее обволакивающему влиянию, а затем и пересилить, было задачей не из легких. Он теснил сопротивление дочери всей своей мощью, почерпнутой недавно из глубин ее же существа, но его напряжение, вместо желаемого и необходимого сейчас равновесия, вылилось в глухую ярость.
- Ты понимаешь, что говоришь? - с угрозой спросил он.
Но Хитро быта уже вне досягаемости для него. После того, как ей удалось взглянуть на сокрытую глубоко под многочисленными внешними личинами истинную сущность своего отца, за что она не забыла послать мысленную благодарность невидимым покровителям, ей оставалось вести с ним только тонкую двойную игру. Одной ей это было бы не под силу, но ведь она была не одна!..
Встрепенувшись, Хитро с деланной укоризной воскликнула:
- Ах, как ты неловок, отец! Эта чаша! Мне она досталась с таким трудом! Что же теперь с ней делать?
Ей удалось сбить отца с толку, но ненадолго, она знала. Однако, и небольшая передышка, и та стоила многого. Азрула озадаченно поглядел на испорченную чашу, потом - на дочь, и чуть оттаял.
- Ну-ну, - проворчал он, - большое дело! Куплю тебе новую такую же. Вон, сегодня корабль прибыл с Востока. Небось, завален разными штучками почище этой!
- Ты не понимаешь! - Хитро продолжала капризничать. - Эта чаша - из того города, который строит Гермес т а м. Потому она особенная: излучения того места священны! Да и эти письмена, - она живо вскочила и подбежала к отцу, стараясь быть к нему ближе, - видишь эти значки? Это все Гермес. Он придумал их, чтобы облегчить передачу информации. Не все же, как мы, могут воспринимать ее прямо. А тут...
- Хватит! - Азрула отскочил от дочери и, усевшись в резное деревянное кресло, указал ей на такое же, но в противоположном углу покоя. - Садись и слушай меня!
Неохотно, прижав к груди разбитую чашу, Хитро подчинилась. В уме ее уже был готов план действий, подсказанный ей невидимым советчиком.
- Да, отец, - всхлипнула она, - я тебя слушаю...
- Ты - что же, - сдерживаемая ярость придавала голосу Азрулы какой-то даже присвист, - думаешь, что я ничего не замечаю? Что ты одна такая чувствительная, - ах, не притронься к тебе, - а другие, собственный отец, к примеру, ничего не ощущают? Кроме того, что воочию перед ними? - Должен тебя разочаровать! Да! Все твои ухищрения - у меня как на ладони! Только, по мягкости своей, не желал давить на тебя! Но всему свой предел, моя дорогая!
- Как ты разговариваешь со мной, отец! Разве я этого заслужила?
Ты заслужила еще и не того! Ты что, с ума сошла что ли, если не желаешь понять, что иного выхода нет?
- Так не бывает. Расскажи мне все, - и я укажу тебе, как надо поступить.
- Вот оно что! Ты хочешь, чтобы я, занимающий сейчас чуть ли не первое место в Атлантисе, я, перед которым открываются пути во весь внешний мир, опорочил теперь свое имя твоим непонятным отказом Гану? Я не скрывал от тебя, что значит для меня лично твой будущий брак: это бразды правления над тем, новым народом, вдруг невесть откуда взявшимся и набирающим силу день ото дня...
- Но какой же это "новый народ"? Это ведь потомки Туров, славного нашего атлантского племени.
- Видишь, ты признаешь величие Туров, - а не желаешь идти замуж за одного из них, да еще ближайшего нам?
- О, это разные вещи, отец. Туры, - те, которым было дано спастись в Катастрофе,- не имеют ничего общего с родом этого торговца, Гана. Те. которым предстоит очистить свою натуру от кровожадности, идущей от вливания в их кровь слишком большого количества низменных элементов, они еще могут возродиться. Но эти...- Она запнулась, жалея, что и так сказала много лишнего, - в общем, я не могу быть женой Гана. Именно его. И, какие бы твои интересы здесь не затрагивались, я не вижу непреодолимой стены перед их исполнением. Только - по-другому. Мы все решим вместе, отец! Доверься мне. Я уже сейчас знаю, как можно наладить отношения с восточными Турами. И вовсе для этого не нужна эта глупая свадьба!
- Но - слово?!
- И здесь нет ничего особенного. В обычаях брачных нет ничего такого, что запрещало бы возврат слова, если невеста или жених раздумали. Я специально интересовалась этим, отец, просматривала весь брачный кодекс, жаль, что ты не можешь им воспользоваться... Там ясно сказано: при расторжении помолвки, - а у нас ведь никакой помолвки так и не было! - следует-де вернуть подарок, сделанный женихом. И только-то! Сложнее жениху, если он задумает отказаться от невесты, ему надо платить откуп, который ему назначит судья...
- Ты смеешься надо мной! Причем тут подарок! Да, официальной помолвки не было, - ты все уклонялась. Теперь я понимаю: эти все приступы то внезапной болезни, которой не существовало никогда, или ссылки на астрологические сроки, препятствующие оглашению, - вce это приемы, достойные Фуфлона, твоего дядюшки, но никак не тебя, наследницы высокого рода...
- Вот мы и пришли к тому, с чего надо было начинать, - мягко остановила его Хитро. - Высокого рода, говоришь? Достойные дядюшки Фуфлона, мои поступки?.. Но как же быть тогда с тем, что Ган, по всем жреческим канонам, неровня мне, имеющей, со стороны матери, прямое отношение к царскому роду?
Говоря это, Хитро поднялась, отставив в сторону свою чашу, и стояла теперь перед советником Азрулой, высокая, более чем на голову выше его, красивая и спокойная. Отбросив, когда пришел момент, маску послушания, она теперь смотрела на отца без обычной улыбки, улыбки, без которой он не мог себе представить свою дочь, покорную его воле всегда и во всем. Он внезапно понял, что случилось нечто ужасное, уничтожившее его власть над нею. Исполнились слова, произнесенные ее матерью перед тем, как уйти из жизни. "Не казни дочь так, как ты казнил меня, - произнесла она замирающим голосом, и на все его расспросы сумела добавить лишь. - Она иного рода".

 Отправлено: 13.05.11 12:29. Заголовок: Окончание сцены.

Целый вихрь смятенных чувств поднялся в душе советника, усиленный еще и тем, что, не имея доступа к закрывшейся для него аурe дочери, он обращался вновь на него самого. Глаза его, и без того тяжело набрякшие, вдруг налились кровью, а левая сторона лица задергалась в мимолетном тике. Но Хитро продолжала:
- Ты хорошо знаешь, как должны сохраняться нами заповеди чистоты крови. Потому и нет позволения царю и всем его близким, жениться на ком-либо, кто вне царского рода, чтобы иметь возможность донести божественную искру, дарованную им. царям, в неприкосновенности...
- О чем ты говоришь, ты, моя дочь?! Ты желаешь унизить собственного отца? И ты думаешь, что боги похвалят тебя за это? Да, я давно понял, какой ошибкой было с моей стороны добиваться женитьбы на твоей матери. Я думал, что незначительная примесь человеческой крови, - вполне достойной, кстати, крови атлантских картилинов, - не имеет значения в такой длинной, как в моем роду, череде атлантов. Но постоянные напоминания об этом твоей матери! Она начала избегать меня, отталкивать сразу же после свадьбы...
- Как я ее понимаю..,- вырвалось у Хитро.
- Еще бы! Чистая кровь! - издевка послышалась в тоне Азрулы, потерявшего над собой контроль. - А о том забыли вы обе, что ваш муж и отец - человек! Да, человек, как бы вы ни стыдились этого! А раз это так, то и ты сама - тоже человеческий отпрыск. Так-то, милая!
- и он с какой-то злой радостью схватил Хитро за руку, стараясь заглянуть ей в глаза, чтобы уловить в них признаки страдания и насладиться ими.
Но Хитро высвободила свою руку от цепкой хватки отца и, слегка потирая ее, ответила:
- Ты ошибаешься! Я всю жизнь звала тебя отцом, ибо таков обычай, и таково было веление матери. Даю слово, что и в дальнейшем я бы нисколько не отступила от материнского завета, если бы не твоя угроза насильственного брака.
- Это не простая угроза! Ты будешь женой Гана, даже если для этого мне и придется тебя лишить сознания! Не толкай меня на это!
- Своими словами ты облегчил мне признание... Но прежде скажи мне: ты помнишь то мое условие, при котором я согласилась идти за Гана?
- Ты столько крутила вокруг этого брака, что я не знаю уже, о каком именно условии ты говоришь. Да и о каких условиях может идти речь, если ты сама нарушаешь главное, свое слово, данное Гану!
- Но ты все же ответь: помнишь ли ты, что в нашем разговоре с тобой я попросила тебя об особенном условии, которое не представляет ничего незаконного, напротив...
- Ну, говори же!
- Мне и в тот раз было непросто сказать тебе эту вещь. Тем более сейчас. Но ты играешь в непонимание, - что ж, ладно. Я просила, чтобы в случае нашего с Ганом брака ко мне был применен закон, дающий царю в своем царстве право первой ночи с новобрачной...
- И это говоришь ты, высокообразованная и не менее высокородная девица! Пристало ли тебе вытаскивать на свет какие-то архаические суеверия! Ты бы еще к "черной старухе" обратилась!
- Это не суеверие, и ты сам недавно вспоминал о нашей общей задаче на земле -улучшать жизнь на ней. Ты вынуждаешь меня напомнить тебе, что закон "первой ночи" - как раз и составляет основание этого самого улучшения. Более того, исполнением его улучшается и возвышается сама порода человеческая. Ты что ли забыл, недаром все первенцы пользуются преимуществом в правах! Но что об этом много говорить: ответь мне, помнишь ли ту мою просьбу?
- Ну, помню, - нехотя признался Азрула, - но счел ее несерьезной, по правде говоря. Думал, что ты и сама скоро забудешь о ней.
- Значит, ты не выполнил моего главного условия и единственного. А оно открывало хоть какой-то просвет для меня в этом противоестественном браке.
- Ты что, - голос Азрулы даже пресекся от невозможности собственного предположения, - влюблена в... царя?
- Дело не в этом, - уклонилась Хитро от прямого ответа, - а в том, что своего первого и, будь уверен, единственного ребенка я могла бы заиметь только от него.
- Это почему же? Не потому ли, что надеешься придать ему немного царственности? Да пойми же, - я повторяю тебе, - капля крови человеческой уже мутит всю картину. Забудь о своих претензиях на царственность. Мы, хоть и с подпорченной кровью, но все же атланты. И выше всех человеков, что бы я тебе тут ни говорил до этого. Это - очень много, поверь мне. Не могут все атланты исходить из одной семьи, - вон, теперь выясняется, что браки внутри одной семьи ведут к вырождению рода.
- Это все домыслы тех, кто не знает сути, - невежд. И уж, во всяком случае, царской семьи это не может касаться: особые компоненты, присущие этой крови, превозмогают любые земные противодействия. Потому и не передаются они человекам, что могут проявляться только в сочетании с себе подобными качествами.
- Так передаются они человекам или нет? Что ты путаешь?
- Ты прекрасно знаешь, что - нет. Передается остальное: физическое и умственное совершенство, стремление и тяга к чему-то возвышенному, постепенно определяющаяся. Но божественное присутствие в крови - удел немногих.
- Тем более непонятно, почему ты так стремишься к царскому ложу? Если твой ребенок в любом случае уже не может быть полноценным атлантом?
- Давай откроем все карты. Мы оба знаем это, 'но ты не желаешь сказать открыто обо всем.
Глаза Азрулы закрылись, - он не в состоянии был пережить то, что собиралась выговорить Хитро.
- Не надо, - прошептал он. - Это горечь и боль всей моей жизни. Не растравляй ее. Мы не сможем и дальше чувствовать себя близкими, и любящими, если ты произнесешь это вслух.
Но Хитро больше не знала колебаний. Ведомая чем-то большим, чем признательность к человеку, который был рядом с ней всю ее жизнь, и осознавшая разом, в совершенной целостности, цепь причин и следствий, двигавших этим человеком и многими другими, связанными с ним различными узами, она шла напрямик. Настал именно тот "миг истины", который зависит от чего-то большего, чем простое желание или нежелание отдельной личности. Истина, великая и непререкаемая, должна быть выявлена, когда к этому приводят множественные невидимые нити, которые ее стараются растворить в ничто, и которые, тем не менее, неизбежно сами и способствуют восстановлению ее.
- А разве ты сам не разрушил эту близость? Пусть не любовь, которой никогда не было с твоей стороны, моя бы в ответ не замедлила.., - Хитро чуть помолчала. - Ты, знаешь об этом, Азрула, и знал еще прежде, чем это стало известно мне: я - не твоя дочь. Права "царской первой ночи", как и я, в свое время потребовала от тебя моя мать. Тогда ты это условие выполнил, и тайна была соблюдена.
- Нет, она нарушила слово, сказав обо всем тебе! - вскричал советник.
- Не прежде, чем ты многократно предавал ее... Моя мать стала твоей жертвой, и теперь она, и никто другой, подсказала мне причину твоей "заботы" обо мне!
- Ты сомневаешься в моей искренности, когда я говорил, что люблю тебя? Или я давал тебе повод быть недовольной моим отношением к тебе?
- О нет. Ты не мог бы поступать иначе - ведь я тогда закрыла бы свое сердце от тебя. А так, открытое, оно оставалось для тебя источником той силы, которую ни ты, ни твои друзья, - она усмехнулась, - не можете почерпнуть ниоткуда. Ты рассчитывал, что и в этом браке я стану кормушкой, бездонным колодцем, откуда вы все хлебали бы, пользуясь моей бессловесностью. Вы знали, что не в моих принципах отвергать кого-то, кто нуждается больше, чем я.
- Ну, так что же?.. Ты права, я действительно нуждаюсь в твоей помощи! Мои обязанности настолько опустошают меня, что только твоя поддержка, да еще то, что я постоянно нахожусь в кругу атлантов, только это и держит меня еще на плаву. Неужели ты забудешь все и откажешься от меня? - Азрула, говоря это, все больше
приближался к Хитро, и странный блеск зажегся в его глазах, так похожих на ее.
Его слова, казалось, подействовали на добросердечную Хитро. Он остановился близко от нее, так близко, что смог взять ее за руки. Холодящий ток, заструившийся по ее позвоночнику, такой знакомый и так много раз вызывавший в ней упадок жизненных сил, причины которого она не могла предполагать, - этот гудящий, словно динамо, и вызывающий в сознании чувство опасности, неестественный поток энергии, обратно движущейся в организме, привел ее в чувство. Она резко оторвала свои руки, даже пришлепнув ими по открытым ладоням Азрулы, как бы прикрывая этим нечто, и проговорила в -неподдельном негодовании:
- Довольно! Неужели ты еще не понял, что разоблачен?
- Что значит "разоблачен"? - удивился Азрула.
- Ты не знаешь, как "разоблачают"? Очень просто: снимают одну за другой все одежки, покрывающие самую сердцевину тела или явления. До тех пор, пока не обнажается сама сущность. Так я и добралась до твоей "святая святых", ты уж извини!
- Глупости все! Ты начинаешь терять разум, - прав Ган!..
Азрула осекся, но слово было сказано, и Хитро его подхватила:
- Ган? Он еще смеет рассуждать о чьем-то разуме? Да знаешь ли ты, почему я не могу сочетаться с ним? - и, не дожидаясь вопроса,
она брезгливо сказала. - Ему супруга не нужна. Он весь погряз в астральных сношениях.
- Как ты смеешь, - ты, чистоплюйка! - зашипел Азрула, мгновенно сбросив с себя маску несчастного и покидаемого отца. - Что ты можешь понимать в настоящей жизни, ты, которая еще даже и не вылупилась на свет, можно сказать! Или, думаешь, тебя не коснется страсть? Ошибаешься! Без страсти нет никого, кто жил бы в земном теле ни человека, ни атланта. - - - Хотя ты, похоже, думаешь, что дети атлантов рождаются от возвышенных мечтаний. А всякая страсть -она от астрала! От того самого "низменного", как вы говорите, астрала. И страсть, и многое другое... И никому не избежать его власти: ни человекам, ни вам, ни нам. Ибо кончается ваше время, драгоценные наши земные боги! Астрал есть, он образован и с вашей помощью, - особенно Прометей постарался! Теперь посмотрим - кто кого!
- Зачем ты так злишься, Азрула? - проговорила Хитро, стараясь на прощание хоть немного сгладить размолвку, - ты ведь прекрасно знаешь, что злоба противопоказана: она разрушает нас же самих в первую очередь...
- А, так ты еще заботишься обо мне? - деланно расхохотался советник. - А посмотри-ка на себя: ты ли не злишься, больше того - гневаешься?
- Но это не гнев, Азрула, ты ошибаешься снова. Это -негодование, а справедливое негодование нужно и законно в нашей жизни. Не можем же мы терпеть всю низость, когда она проявляется...
- Безмерно благодарен, дочурка, - картинно раскланялся советник, разведя руки в сторону, - утешила. Вот это действительно достойное прощание дочери с отцом! Нет слов!
- Если тебе угодно принять мои слова, как направленные к тебе, - что ж, это право твое. Каждый привлекает в свое сознание то, что ему ближе.
- Она еще издевается! - Азрула был неподдельно потрясен всем происшедшим, и Хитро снова, в который раз, смягчила свой тон.
- Много лет я называла тебя отцом, Азрула, - сказала она, - но теперь, ты видишь, это стало невозможным. Чтобы не было лишних вопросов, хотя ничего скрыть невозможно, завтра же я перееду в скитское поместье, которое оставила мне мать. Думаю, что мы обо всем договорились и все, что надо было, прояснили. Ты, кажется, торопился по каким-то делам? - таким вежливо - отстраненным был ее голос, что советник понял: это навсегда. Примирение, которое еще возможно было бы, не настаивай он так на этом злосчастном браке, отныне исключено.
Он не думал сейчас о том, что скажет Гану и его многочисленной родне, как объяснит отказ Хитро от свадьбы. Этим он озаботится позже, когда останется один и будет способен оценить все происшедшее между ним и Хитро. Сейчас же его интересовал один вопрос: что же будет с ним? Ведь в течение почти всей своей жизни он привык к тому, что благодатный и почти ничего не стоящий ему родник энергии, возносивший его над многими, был всегда в его полном распоряжении, - что наяву, что мысленно. А вот теперь он иссяк?..
Обернувшись от порога на Хитро, он машинально поправил себя: "не иссяк родник, но припасть к нему теперь невозможно". Ибо его названная дочь, отныне царевна Хитро, провожала его в полном сознании своей неприкосновенности и всемогущей силы. Он все-таки не сдержался:
- Не думай, благословенная царевна, что оставляешь своего престарелого отца в беспомощности. На каждую силу - найдется другая, может, и большая сила. Не пропадем!
И долго еще его хохот, которого раньше Хитро и не слыхала, раскатывался по всей башне: лестница вниз шла спиралью по внутренним стенам ее, и путь был немалым.
Зря все же он не захотел воспользоваться машиной и с удобством спуститься вниз в комфортабельной кабине, - подумала Хитро, слушая эти раскаты смеха.
Отчего-то она вдруг содрогнулась...
--------------------------------------------------

 Отправлено: 13.05.11 13:10. Заголовок: Поговорив в саду, кр..

Поговорив в саду, красоты и благоухания которого они, на этот раз, вроде бы и не заметили, братья расстались. Гермеса ожидала его обычная лекция во Дворце Знаний; Апплу, полный раздумий, вернулся в царские покои, готовый взять на себя все тяготы, выпавшие на долю его любимого Родама.
Да, слишком давно он не был здесь, на исконной земле своих предков. С тех пор, как, велением богов, все царские отпрыски, за исключением нескольких, по разным причинам оставленных жить на Посейдонисе, были наделены землями в различных частях света, отданными вместе с населением под их полное попечительство, Апплу бывал здесь лишь изредка. По правде говоря, все более тягостными становились ему эти посещения; причину этой тягости он знал, но не желал давать ей как бы законное существование, что неминуемо случилось бы, облеки он свою мысль в слова. Потому и опечалился он теперь, после разговора с Гермесом, осознав, что его опасения уже давно вошли в жизнь и без его содействия, или противодействия. Корить себя за то, что он обязан был предупредить брата об опасности, и не сделал этого, было бесполезно. Во-первых, Родам и не послушал бы никого, хотя бы это был и наиболее близкий ему по духу брат Апплу, а во-вторых, все, что случается, бывает неспроста. Никто, кроме Единого, не ведает, где и на чем должны сойтись все нити человеческих и божественных судеб, и только Ему под силу эти узлы или бережно развязать, или же разрубить одним махом, невзирая на то, сколь многие судьбы, непричастные на первый взгляд к этому клубку, будут жестоко развеяны в прах.
Дело было в том, что именно Алелюну, как его называли в стране новых аттили, или хаттов, был присущ дар предвидения, так редко встречаемый не только среди богов земных, но и надземных. Особое качество - сила света, превосходящая все представления, давала ему возможность безо всяких видимых усилий проникать в самые сокровенные анналы высшего Знания, которые охраняются самой своей недоступностью, и читать в них все, касающееся будущего как всей планеты, так и каждого отдельного создания, обитающего на ней. Правда, всякий, читающий в этих пространственных скрижалях, не имел права, без особого повеления, раскрывать тайну того, чему еще только предстояло свершиться. И каждый, кто попытался бы это сделать, будь он из рода что ни на есть самого божественного, неминуемо понес бы кару - или карму - самого этого явления. Это означало взятие на себя чьей-то судьбы со всеми обрушивающимися на ослушника ударами. Таков уж вселенский Закон...
Однако Апплу стряхнул с себя облако невеселых мыслей, и яркое солнце вновь засияло в его глазах. Это не было просто красивой метафорой: не только он один относился к потомкам Солнечной династии, и каждого из них можно было узнать по особому, не блеску даже, но сиянию в глазах. Это наследственное качество оказалось настолько живучим, что продолжило свое проявление в течение многих тысячелетий...
Перед тем, как взойти на ступени дворца, такого прелестного и даже игрушечного в ажурной резьбе своих нефритовых стен и украшений, Апплу обернулся в сторону парка, как бы отдавая тому дань признательности за приют. Восхищение заставило его глубоко вздохнуть, и он искренне пожалел, что не воспринял его поистине волшебное обаяние тогда, когда выслушивал сообщения Гермеса: это намного облегчило бы их груз, резко надавивший на плечи светлого бога.
Теперь Алплу мог себе представить, что означала собой та тягость ноши, которую завещал собственным потомкам титан Атлас. Его мысли были о царе Родаме: ни разу не было такого, чтобы тот хоть словом обмолвился о непомерности своей миссии. А ведь они с Гермесом только сейчас разделили с ним ее тяжесть, - и уже мечтают о том, как бы стряхнуть с плеч нечто, сковывающее их движения, и временами даже сводящие эту перекладину креста, вместе с его основанием, позвоночником, судорогой боли.
Да, Апплу, благородный и великодушный, примчался по первому же зову Гермеса на помощь брату Родаму. Но он-то знал, что эта помощь - лишь кратковременная передышка, которая даст тому возможность перевести дух перед принятием на себя наиглавнейшего, ради чего и состоялось его воплощение.
Потому что каждый, кто осознал себя в этом мире, должен следовать по пути, который сам же и выбрал. И, принимая помощь со стороны, рискует он найти в ней лишь отягощение чужой болью, перекладываемой на его плечи. Истинная помощь может придти лишь от сознания, более очищенного, а значит, мощного, чем твое. Ясно, что не на Земле можно найти такое...
-----------------------------
Предупрежденный Гермесом, Апплу не стал подходить ко входу, который охранял Клу. Он, взойдя на террасу, подошел к балконной двери, сейчас наглухо запертой, и взглянул через толстое стекло. Однако оно было затемнено специальным наполнением, - берегли покой царицы.
Все это было правильно, и придраться было не к чему. Буде что случится, и сам царь спросит с тех, кто должен ответить: все произошло само собой, а инструкции и правила - они все были соблюдены. Царица, очищенная особыми процедурами, была оставлена в строгом одиночестве, охраняемая от малейшего инородного влияния даже не человеком, а биороботом, эманации которого не влияют на совершенное сознание. Это одиночество и являлось той, наиболее целительной панацеей, которая одна только и могла бы спасти сейчас царицу, восстановив ее жизненные силы и залечив раны на ее ауре, раны, невидимые физическому глазу, но оттого не менее ужасные.
Алплу не колебался. Он, вдвойне брат Родаму, - по крови и по духу, - имел право воздействия на существо, которое, в полной беззащитности, хоть и надежно изолированное от видимых воздействий, лежало за этой стеной, находясь на грани жизни и смерти, на грани перехода в небытие, откуда нет возврата. Еше была возможность вернуть царицу Тофану к сознанию, призвав для этого силы более могучие, чем те, которыми обладали рядовые атланты. Правда, это было небезопасно для самого Апплу, но другого выхода не было.
Он не любил мгновенных переходов в пространстве или телепортаций, как их называли те, склонные к наукообразности выражений, кто ничего в них не понимал. Но нынче, видно, был именно такой день, - ему уже пришлось перенестись сюда с берегов Понта, теперь вот снова надо перейти за стену, не повредив ее. Но это, конечно, легче, чем разобрать себя на атомы, а затем вновь собрать, не потеряв при этом ни одного и не спутав ни на йоту их месторасположения. Алплу повеселел: он уже готов был и к первому варианту, а тут наготове оказался вовсе простой.
Однако без концентрации и здесь не обошлось, но это было делом привычным и обязательным для всякого мысленного действия.
Стоило только представить себе часть препятствия, все равно, стеклянного, как сейчас, или любого другого состава, как бы вынутым из общей массы, и можно было спокойно проходить в открывшееся отверстие. При выходе оно тем же путем восстанавливалось. Но не об этом надо было думать: в полутемном покое, едва различимая через кружевные драпировки, занавесившие широкое ложе от потолка до пола, на котором они чей-то заботливой рукой были разложены пышными симметричными складками, лежала она. супруга его брата.
Апплу едва ее узнал, - нет, он воспринял эту женщину как незнакомку. Та, которая явилась перед ним. когда он первым делом сорвал драпировки, не думая о том, что выдает этим свое здесь присутствие, не могла быть той красавицей Тофаной. которую раз ее видевшие, уже не забывали, настолько всепобеждающ в ней был призыв земной плоти. Тем и покорила она в свое время Родама, ради нее пошедшего против вековой традиции, до этого казавшейся незыблемой: царь, глава клана, во сохранение чистоты крови, мог брать в жены лишь только собственную, родную, от одного отца и одной матери, сестру.
Тофана же принадлежала к царственному, или божественному роду лишь отчасти, или побочно: она была дочерью их общего отца, великого Сварга, но матерью для нее он избрал вполне земную женщину, случайно попавшую ему на глаза. Правда, это не оказалось мимолетным увлечением, и царь настолько приблизил ее, что дочь, родившуюся вскорости, воспитывал в "Храме невест".
Это все нисколько бы не вышло за рамки необычного, если бы принявший царствование Родам не потерял голову, увидав Тофану, когда ей было всего лет двенадцать, на ежегодных смотринах этих храмовых-девственниц, и если бы отец, как и собирался, женил сына при своей жизни. Да, много "если" должно было сойтись, для того, чтобы не случилось того, что все-таки случилось: вражья сила нашла в конце кондов трещину, через которую могла бы просочиться в обычно неприступную для нее крепость - божественное сознание, чтобы привнести и туда хаос и сумерки, низводящие его в обычное, земное состояние...
Да, Апплу теперь воочию убедился, насколько трудна, а может быть, и невыполнима его задача. Голова Тофаны была резко запрокинута назад, и редкое дыхание, сопровождаемое хрипом, с трудом вырывалось из приоткрытого рта: кожа ее, поразительно быстро ссохшаяся и покрывшаяся частой сетью мелких трещин - знак проникновения в кровь вредоносной, противоположной по знаку энергии, - туго обтягивала ее тело так, что, казалось, под ее желтоватым покровом исчезли напрочь все мышцы, обозначив кости скелета.
Тофана умирала, - это было бы ясно и неискушенному человеку при первом же взгляде на нее. Й удивительным казалось не то, что умирает "бессмертное" существо, а как раз другое - какие силы в состоянии так долго удерживать его на "этой" стороне, не отдавая полностью тем, другим.
А то, что они обступили и ждут - это Апплу не нужно было подтверждать. Он даже не открывался в астральный план, для того чтобы убедиться в присутствии непрошенных или все же допущенных гостей. Какая-то брезгливость удерживала его, кроме уверенности в том, что не нужно смотреть, - все и так ясно. И, тем не менее, нужно было действовать.
Алплу отрешился от вида женщины, лежавшей перед ним, от мыслей о неизбежности воздаяния за ошибки, от любви к брату и даже от осознания самого себя. Сила этой отрешенности как раз и составляла степень слияния с тем, Высшим, одно которое и могло бы произвести чудо возвращения к жизни земного организма, уже почти лишенного своего эфирного, энергетического двойника. Им завладели те, жадными черными ртами присосавшиеся к его жизненно важнейшим точкам. Очищать их, одну за другой, было бесполезно. На это могли бы уйти многие часы, а сейчас дорого было каждое мгновение. К тому же, точка, очищенная только что, могла быть вновь захвачена врагом, едва от нее отступится благой целитель. Здесь нужно было очищение полное и единовременное, - то именно, которое означает удар по главному врагу, прячущемуся за спинами этих мелких пакостников.
Враг этот был не просто силен, он обладал мощью, не уступавшей мощи самого Алплу. И справиться с ним поэтому можно было, лишь призвав ту силу, которая , выйдя за рамки всяких возможных представлений, - даже для такого совершенного сознания, каким являлось сознание высших атлантов, - является уже запредельной. Эту силу невозможно увидеть или потрогать руками, - в ее существовании надо было быть уверенным. А уверенность эта, не просто слепая вера, а именно спокойная уверенность, происходила от знания, которое мог дать лишь опыт. Малейшее сомнение свело бы на нет все усилия, но о каком сомнении подумал бы кто, знавший Апплу?..
...Он никогда не узнал, сколько времени прошло с тех пор, как он объединил в собственном естестве начало высшее с тем, низведенным злой волей до нижайшего предела. Скорее всего, это было, как мимолетное дуновение, но ему оно показалось невыносимо, мучительно долгим. Никогда до этого Апплу не думал, что его тело, такое совершенное и наполненное настолько чистой и сияющей энергией, что заслужило название "лучезарного", тело, совершенно слитое со всеми высшими проявлениями и тем поистине божественное, что оно может так страдать.
Боль была всеобъемлюща. Настолько резкая и, казалось, нескончаемая, что крик так и рвался из горла, чтобы ее утишить, она была явно направлена на то, чтобы сконцентрировать на себе все его внимание, отвлечь его от нерушимости осознания связи с Высшим. Но нет, это ей не удалось. В самый, наверно, критический момент пришла вдруг мысль: "Что, друг, непросто быть человеком?" - и своей какой-то теплой иронией помогла выстоять.
Он не стал глядеть на результаты того побоища, которое произошло с его активным участием, на невидимом плане. Просто призвал в воображении огромную машину, которая своим совком и сгребла всю падаль, не успевшую убраться восвояси, помогая себе всякими весело крутящимися и вертящимися метелками и щетками.
Да, все надо было теперь закончить самому. Эти земные дела, они малоприятны, но кому же их препоручишь, чтобы быть уверенным, что все будет доведено до конца?..
Он отыскал взглядом алтарь, перед которым стояла опаленная свеча. Уничтожив ее движением раскаленного пальца, Алплу зажег маленькую лампаду, которая привлекла его внимание изящной формой и красотой филиграни. Такую вешь могло создать лишь существо, осознавшее суть творчества, и он залюбовался игрой света на золоте ее узоров и цепей.
Умиротворенный благодарностью, которую он принес Тому, Кто Помогает, Апплу повернулся к выходу. Он закончил дело, ради которого явился сюда, - остальное для него не существовало. Однако, его остановил удивленный возглас:
- Что это все значит? Кто ты такой, и что ты здесь делаешь, хотела бы я знать?
Апплу даже не взглянул в ту сторону, откуда донесся голос: кто, кроме царицы Тофаны, мог быть так многословен?!
...Дыру в стеклянной стене пришлось восстанавливать уже издалека, с крыши Цитадели в Атлантисе, куда его перенес на своем мобиле Гермес.
Прощаясь, Апплу спросил:
- А как же твоя лекция?
- Почему ты спрашиваешь?
- Опаздывать, или, тем более, отменять назначенное - не в твоих правилах, ведь так?
- А я и не думаю ничего отменять, тем более - опаздывать. Прошло-то всего минуты три, между тем, как ты ушел и вернулся. Я только собирался нажать на педаль...
И действительно, Апплу видел, пока бежал по парку и одним махом перепрыгивал через высоченную ограду, как Гермес неподвижным изваянием сидел в своем мобиле, которому не требовалось никакого нажатия педалей: и как только Алплу вскочил на сиденье, он сорвался с места, подобный сверкающей стреле, и умерил свое движение вверх только после того, как Апплу замотал головой:
- Перегрузки же...
-------------------------

 Отправлено: 13.05.11 13:12. Заголовок: Закончим пока на этом.

Я, лукумон Иббит, милостью Единого и силой всех Богов, исполняющих Его волю, посылаю в беспредельное пространство мысль вечную, открытую для всех, кто окажется в состоянии ее воспринять. Ибо, уловленная, но не раскрытая посредством слов человеческих, которые и даны нашему роду для выражения всего, что видят глаза и чувствует сердце, - в отличие от высшего общения, которое не требует слов, - она так и останется бесплодной и бесплотной в ожидании часа, когда сможет расцвести, попав в соответственные ей условия...
Несу эту весть всем, весть единую в своей сущности, но допускающую возможность собственного внешнего разделения. Это означает, что формы, в которые она сможет воплотиться, будут неодинаковыми не только для одного племени, в котором эта весть проявится, но даже для каждого отдельного человека, способного ее воспринять. Разными будут имена героев, совершивших подвиги для блага своего народа, и различными окажутся также названия самих этих народов; якобы породивших в своей глубине таких гигантов-защитников; и многие будут ожесточенно спорить об обладании, единоличном и непререкаемом, самой памятью об этих подвигах.
Они будут спорить напрасно. Ибо весть, посылаемая мною, расскажет о деяниях и судьбе одного и того же человека, рожденного от Великого Бога еще тогда, когда это совершалось на Земле. Человека, облеченного при появлении на свет высшими возможностями, которых не сможет вынести ни одно существо после него. Но эти его возможности будут действительны лишь для земных проявлений.
Ибо за всю свою необычайно долгую жизнь ему не было дано осознать божественной направленности собственных деяний. Он просто делал то, чего не мог не делать: нес человечеству защиту и благо, как понимал их сам, от несправедливости, которую считал главным злом.
Но память человеческая, помноженная на время, приобретает удивительное качество - она воссоздает Истину. И иногда делает, казалось бы, невозможное: сама, своей силой причисляет избранника к сонму Богов.
Единственный случай давления снизу, которому подчиняются, с которым молчаливо соглашаются светлые Боги...
Я сразу понял, как только его привели ко мне, что это не простой человек. По блеску глаз понял, по удивительно соразмерным пропорциям его тела. Даже его рост, хотя он был всего лишь выше самого высокого, не обманул меня: наши поселяне перед ним казались диким кустарником^ корявым и темным, - он же среди них стоял, как прямая и светлая береза, вроде бы и хрупкая, но под своей шелковистой кожей скрывающая невидимую мощь древесных мускулов.
Я велел отвести его в маленький дом, который стоит в отдаленном конце моего сада, и уложить в чистую постель, омыв в бассейне с теплой подземной водой. Сыну Игрешу поручил я надзор за этим пришлым, дав ему в помощь пару селян, - пусть учится, как надо выхаживать человека, получившего удар молнии...
Когда его уже уводили, поддерживая за пояс - так он ослаб, - я остановил всю процессию. Можно было бы. конечно, и подождать до того времени, когда он придет в себя, но я хотел убедиться кое в чем, прежде чем дать какое-то направление своим размышлениям. Я сказал:
- Сними шапку.
Он понял, - а я произнес это на языке страны Сумер, - и медленно стащил с головы свой вязанный колпак, плотно облегавший его голову и маленькой шишечкой возвышавшийся над затылком. Все рабы носили такие колпаки. Носили их и другие, по желанию, но рабов они отличали по цвету, непременно коричневому. К тому же на Посейдонисе, как и в других странах, было принято начисто обривать головы рабов, тогда как коренные граждане ходили с шевелюрами. Чем длиннее волосы, тем именитее и состоятельнее человек...
Пришлый стоял ко мне в полуоборота, и неважно было, что он свесил голову, еле держась на ногах. Одного короткого мгновения хватило мне, чтобы разглядеть то, что я и ожидал увидеть: череп незнакомца в своей верхней части чуть поднимался на конус!
По моему знаку его увели.
Лишь через три дня я посетил этого раба.
Он полулежал в тени густого орешника, покачиваясь в низком гамаке, и одна рука его доставала пальцами воды в бассейне. Остановившись перед ним на расстоянии шагов десяти, и не замечаемый им пока, я постарался определить его состояние. С виду он казался вполне здоровым, внутренне же все обстояло не так благополучно, как можно было ожидать. Однако, без сомнения, дела его шли на поправку - слава Единому, царь Родам будет доволен! Видит Бог, нет ничего, перед чем бы я остановился, прикажи мне Он, мой земной Владыка, через Которого являет свою волю Тот, Кто наблюдает. А в том, что участие в этом пришлом я принимаю велением царя Родама, в этом у меня не было никаких сомнений с самого начала: разве посмел бы кто, а тем более раб, произнести втуне, не имея на то оснований, имя царя! Но этот произнес, да еще присовокупил к нему и мое собственное имя, да охранит его, это имя, Всевышний, так же как имена всех достойных его помощников на земле...
Послать-то царь Родам послал, а вот почему и для чего - это надо было разгадать уже мне самому. Ведь так же, как у меня на выучке находятся все мои соплеменники, не говоря уж о многих приходящих за знаниями, точно так же и я сам являюсь добровольным и послушным учеником царя, соблаговолившего самолично вести мое духовное совершенствование. Ведь без Наставника - нельзя. Если ты, понятно, желаешь идти быстрее и, главное, не топтаться на месте, делая бесконечные ошибки. Могу ли я когда-нибудь забыть о том, что именно Он, мой Царь, открыл мне глаза, то есть дал возможность за всем тем, что видят человеки, просматривать основное: что именно движет всеми их поступками, и даже знать их следствие. С этого и началось мое, такое долгое и трудное, восхождение, которое когда-нибудь должны будут преодолеть все человеки без исключения. Кто раньше, а кто намного, намного позже.
Между тем, этот раб повернулся в мою сторону. Я мысленно похвалил его за внутреннюю зоркость, подтверждающую -^его повышенную чувствительность, и вышел из своего укрытия. Ждавший поодаль домочадец поставил для меня легкое кресло возле гамака, и я, под пристальным взглядом незнакомца, сел напротив него. Он, видно было, хотел встать, как и полагалось бы настоящему рабу, но желание это проявилось у него, надо сказать, с большим запозданием. С видимым облегчением он вновь откинулся на спину, когда я помахал рукой, веля ему не вставать.
Какое-то время мы посидели молча: я в упор его разглядывал, он отвечал мне тем же. Взгляд у него был открытый и смелый, но я-то видел: он чего-то боится. Может, я не так выразился: степень страха трудно определить, особенно на первый взгляд, но то, что какое-то опасение есть, - это было уж точно.
Я начал с самого начала:
- Чего ты боишься? - спросил я по-сумерски.
Он сразу напрягся, чего я и добивался.
- Херкле ничего не боится! - отрезал он.
Пришла моя очередь призвать все свое самообладание: это имя было мне известно. Да и не только мне, надо сказать.
- Херкле?..- я тянул время, давая и ему возможность подумать: мне вовсе не хотелось просто-напросто прорваться в его оболочку и прочитать за ней все, что меня интересовало. Это было не в наших правилах. - Ты уверен, что это твое собственное имя?
- А чье же еще?
- Ну, может, тебя назвали так в честь.не знаю, какого-нибудь выдающегося человека?
- Нет, так мать назвала именно меня.
- И давно это было?.. Ну, давно ты родился? И где?
- Родился я в... По правде говоря, я уж и не помню, где. Ты ставишь меня в тупик, хозяин. Я не знаю и того, когда же я родился.
Он задумался. Я знал, что он говорит правду, но знал я также и то, почему он не может ответить на эти вопросы, как не сможет ничего сказать и о многом другом: его высший разум, по праву рождения присущий ему, был от него закрыт крепким шитом того, что, не догадывайся я обо всем, мог бы назвать колдовством.
Однако это было, если и колдовство, то наивысшего толка: к его закрытию руку приложили боги. Поэтому освободить его разум было не только сложно - простое-то колдовство можно было бы снять, даже не пошевелив пальцем, - но невозможно. На это было нужно особое повеление свыше. Что ж, посмотрим.
- Может, у тебя есть и другое имя?
Он молчал, глядя в воду.
- Ты не должен меня опасаться. Я тебе желаю добра.
- До сих пор все, кто так говорил, приносили мне зло. Видно, они так понимали, что есть добро, - усмехнулся он.
- И все же доверься мне. Ты ведь где-то в глубине своей чувствуешь, что я незлобив, правда?
Он перевел взгляд выше, на деревья вокруг бассейна.
- Да, у меня есть и другие имена. Но не спрашивай сейчас о них. Может, потом... Все равно никто не верит, не поверишь и ты. Я пришел сюда, в Атлантиду, сам. У меня здесь дело. Другого выхода, как сделаться рабом, не было. Вот я и согласился, лишь бы привезли сюда. Океана мне самому не переплыть.
- Как же ты попал к Царю?
Он пожал плечами:
- Сам удивляюсь. Чем-то я приглянулся его младшему брату, который оказался на пристани как раз, когда нас выгружали из корабля. Но он меня ни о чем не спрашивал, не то, что ты.
- Ему это и не нужно, - он ведь бог.
- Странно у вас тут. Одни говорят - "бог", другие - .., - он сдержался.
- А ты не слушай тех, "других". Ничего хорошего от них не услышишь.
- А почему я должен слушать тебя? Ты, вон, даже моложе меня, как я погляжу. Будь ты хоть стариком, тогда бы можно было, из уважения к твоему опыту...
- Если ты хочешь сделать мне приятное, называя меня молодым человеком, что ж, я принимаю твой подарок. Но должен ответить тебе тем же: я ведь тоже подумал было, с первого взгляда, что ты еще совсем молод. Довольно теперь об этом, но имей в виду, что у меня уже есть внуки в пятом поколении.
Он удивленно посмотрел на меня.
- Не веришь? А сам-то? Детей имеешь?
- Были дети.
И он замолчал. Я и не спрашивал: больного места касаться не следует.
- Горло болит? - перевел я разговор на другое.
Он невольно потянулся рукой к шее.

- Уже меньше...А ты откуда знаешь?
- Просто я - лекарь. Может, расскажешь мне, где ты был, что тебя так угораздило...
- Вечером, не знаю, сколько дней назад, ко мне, когда я уже спал под навесом, с краю, пришел царский брат и разбудил меня.
- Царевич Грма-Геле? Гермес?
- Вроде так. Все было так странно: он прижал палец ко рту и сделал мне знак рукой - идем, мол. Ну, пришли мы, а шли через какое-то подземелье, было бы совсем темно, если бы царевич не светил своим фонариком впереди себя...
- Ты видел этот "фонарик"?
- Ну, видеть - не видел, но чем-то он ведь светил, потому что вокруг было все видно, а шагов с двенадцати - сплошная тьма. Что, это у вас не так называется?
- Да нет, просто, чтоб ты знал, никакого фонарика не было. Царевич, так же, как и все из их семьи, когда ему нужно, светит сам.
- Ты что говоришь...
- Привыкай. Не забывай, где находишься, раз уж прибыл сюда. Кстати, а ты не пробовал сам светить? - и я улыбнулся.
- Смеешься? А я-то тебе чуть не поверил...
- Ну-ну...Не смеюсь я. После узнаешь, что я имею в виду. Продолжай. Вышли вы из подземелья, а дальше что?
- Дальше поплыли на лодке.
- Кто греб?
- Какой-то атлант. Очень могучий. Он уже был в лодке, когда мы подошли. Я его сперва и не узнал, он сидел спиной ко мне всю дорогу. Только когда лодка пристала к берегу, и царевич велел мне взять большущий тюк, лежавший на корме, я узнал от него, что буду сопровождать самого царя, и, когда он меня отпустит, вернуться должен буду тем же путем, берегом канала, к твоему селению, а здесь уже спросить тебя. И еще велел обязательно назвать имя царя. Я все сделал, как нужно было.
- Что же с тобой случилось, что ты так ослаб?
- Ума не приложу. Чего только в жизни со мной не бывало, не буду рассказывать, а такого даже представить себе не мог! Чтобы я, да падал в обморок, как нежная девица!
- А ты и не падал в обморок, откуда ты это взял?
- Не врешь?.. Мне показалось, что я несколько раз терял сознание...Ну, ладно. Нет - и хорошо.
- Ты сразу почувствовал себя плохо, как расстался с царем?
- Нет, не сразу. Хотя что-то неладное почуял еще тогда, когда взбирался вслед за ним....
- Ты не должен никогда больше говорить "он", понял? Говори "царь". Или - "великий царь". И никак по-другому.
Кажется, он действительно понял, он вообще был на редкость сообразительный. Еще бы, скажите вы... После моих-то человеков! Но и среди них попадаются, верители, тоже ничего себе... Он продолжал:
- Ладно. Если ты лекарь и лечишь меня, я тебе расскажу все, что помню. Потому что лечишь ты здорово, раз я уже в порядке. Понимаешь, для меня тащить такой тюк, как тогда на меня взвалили, ничего не стоит. Ну, все равно, что пушинку нести.
- И часто ты раньше таскал тюки?
- Что ты! Никогда! - он понял, что выдал себя, и лицо его омрачилось. - Я знаю, что очень сильный, по сравнению с другими.
Но - не тюки. Другое приходилось передвигать.
- Горы, например...
Но этого он вроде бы и не расслышал.
- Ты хочешь слушать дальше? А то перебиваешь все.
- Прости меня.
- Слушай, а ты сам-то кто таков? Что-то я не пойму: вроде бы обычный человек, а ведешь себя со мной, как... Извиняешься, вот. Перед рабом?
- Перед созданием Божиим. Продолжай.
- Тюк... Он был огромен, но тяжести его я не ощущал до тех пор, пока вдруг отчего-то клюнул носом в скалу, да так сильно, что разбил себе лоб, вот здесь, - и он указал пальцем на едва заметный беловатый след между бровями. - Быстро так зажило. Не от твоей ли водицы?
- Неважно, от чего.
- Ну, стукнулся. Однако, как-то пришел в себя - до этого я, оказывается, шел как во сне. Гляжу, а у меня даже руки и те дрожат. Хорошо, что царь вскорости отпустил меня. Подхватил этот тюк – и поскакал наверх, точно молодой горный козел. Мне даже казалось, что он взлетает над камнями, так красиво у него это получалось.
- И высоко ты забрался на гору?
- Точно не знаю. Там темно, хотя мне почему-то было все видно под ногами, когда я шел за царем, наверно, ты прав, насчет "фонарика"... Да и, говорю же тебе, в забытьи каком-то шел.
- А обратно?
- Обратно было идти еще хуже. Голова сильно болела, видно, от удара. И видеть - совсем ничего не видел. Вроде бы как ослеп, понимаешь? На ощупь спускался. Помню только, что простились мы с царем возле каменного столбика. Похожие и у нас на Востоке ставят, где только можно...
- Или нужно. Ну, раз ты заметил бетил, тогда понятно, - ты дошел до трети высоты горы. Да...
- А что? Нужно было и дальше сопровождать царя? Я и сам хотел, - это ничего, что руки-ноги стали дрожать и голова, как обручем ее стянули, - но это ведь царь Атлантиды, подумай сам, а я кто такой здесь? Раб. Дворцовый раб на побегушках. Он мне, слава ему, только сделал такой, знаешь, маленький знак, - иди прочь, мол, дальше не
твое дело.
- Ты прав, - не удержался я.
- Я сумел отойти от горы не больше, чем стадии на две, и вынужден был отдохнуть. Я присел возле канала, а потом и прилег. Должно быть, я заснул, потому что проснулся, когда солнце уже вовсю светило. Я забеспокоился, что меня начнут искать, могут ведь и подумать, что я сбежал...
- Куда тут у нас сбежишь, милый...
- Да... Поднялся, а идти-то не могу! Поглядел случайно на свою руку - о Громовержец! - она у меня, словно хворостинка сухая. Поглядел на ноги - они, как два кривых сучка. И чего это я так сразу высох?
- Не думай об этом. Сейчас ты доволен своими руками-ногами, я так думаю, а?
- Прямо чудеса какие-то, да и только. Хотел бы и я научиться у тебя этому.
- У тебя все впереди. Погоди, придет время - и тебе ничему даже учиться не придется: сам все поймешь.
- Как это?
- Не торопись. Но знай, что дело это непростое, и что недаром великий царь наш повел тебя на эту гору. Подумай сам: зачем ему было бы тащить за собою подобную обузу? Неужели он и сам не справился бы? В крайнем случае мог бы захватить кого-то из своих, атлантов. У него, как ты знаешь, наверно, целый полк преданных этера, которые почитают за счастье ему услужить.
- Я и сам удивлялся....
- Это доказывает, что у царя были основания взять с собой на священную гору Мери именно тебя, такого, как ты есть. Для чего-то ему это понадобилось, как ты думаешь?
Я размышлял вслух, занятый своими мыслями, и не обращал внимания на то, что говорит Херкле. Но вдруг - поистине, словно молния озарила мой ум - я понял! И не оставалось никакого сомнения в том, что это именно так, и никак иначе!
Я постарался скрыть от него свое прозрение, но он почуял - нечто изменилось. Глаза его были широко открыты, и теперь я мог в них читать все, что бы мне захотелось, но мне не было нужды этого делать, ибо я знал больше него. Как можно спокойнее, чтобы, не дай Единый, не поколебалось хрупкое равновесие, установившееся между нами, я спросил его:
- Ты вообще-то знаешь, что это за гора такая, куда ты сопровождал царя?
- Гора, как гора...
- Нет, дорогой. Я сказал тебе, что эта гора священна, но этого еще мало, чтобы понять остальное. Знай, что обычным человекам запрещено подходить к ее подножию в окружности десяти плетров. А никого из новоприбывших в глубину долины Э-неа вовсе не пускают. Ты, наверно, думаешь, как и они: секретничают атланты. Охраняют свои тайны, чтобы только самим пользоваться ими. Ведь правда, думаешь так?.. То-то. Так думает весь мир. А того не знают, неразумные, что, допусти их атланты к своим чудесам - тут же полягут они все, штабелями, пораженные смертельной болезнью, и никто не сможет им помочь.
- Даже ты?
- Я?! Кто я такой, по сравнению с любым, самым посредственным атлантом?! Я - всего лишь прилежный ученик, ловящий каждую кроху знаний, оброненную своим великим Учителем, - вот кто я такой!

- Мне неприятно слышать от тебя такое. Разве следует так себя уничижать? У нас так не принято. Наши боги, они дают нам понять, что готовы нам помочь, если мы для них сделаем то-то и то-то. Каждый раз все обговаривается вполне определенно. И коли наша плата в виде жертвы богу недостаточна, он просто не обращает на нас внимания. А бывает, что и начинает вредить...
- И ты считаешь, что боги должны быть именно такими? То, о чем ты рассказываешь, это ведь похоже, скорее, на самых темных человеков! Из тех, кто только и думает, что о собственном
благополучии - до остального им и дела нет. Неужели настоящие боги станут торговаться с человеками, которых они призваны воспитывать во благе, как равный с равным на базаре? Это для моего понимания недоступно.
- Но так живет весь мир...
- Видно, не весь, раз мы, живущие на Посейдонисе, думаем иначе. А ведь как думаешь, так и живешь.
Но Херкле меня уже не слушал: какая-то мысль его сильно занимала. Наконец, он посмотрел на меня, - ну и глаза у него все же! - и проговорил, приподнявшись на локте:
- Не хочешь ли ты сказать, лукумон Иббит, что...
Его сил хватило ненадолго, вновь опустился на мягкую подушку. Однако взгляд его был тверд, когда он потребовал от меня ответа, казалось, позабыв о нашем споре насчет отношений с богами. Едва слышно он прошелестел одними губами:
- ...что и я поражен той самой болезнью? И нет мне спасения?
Мне нельзя было его касаться, чтобы не нарушить с таким трудом начавшей затягиваться ауры, да и себя следовало бы поберечь от его, все еще очень тяжких излучений. Но я не мог поступить иначе: чего бы стоили тогда все мои слова о благе и добре?
Я наклонился к нему, сжал его бледные руки своими и сказал, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно убедительнее:
- Я хочу сказать, что ты побывал на священной горе атлантов и остался жив. Да, твоя теперешняя болезнь - последствие того, что ты принял в себя там. И благодари мудрого Царя, который не позволил тебе сделать ни шагу дальше того места, что по твоим силам. Ты скоро исцелишься. Но исцеление тебе не даст почти ничего, если ты не осознаешь своего нового состояния, открытого для тебя теперь.
Я выпрямился. Напряжение было столь велико, что пот градом катился с моего тела, и руки дрожали крупной дрожью: вибрации этого мнимого раба были поистине божественны.
Смогу ли я помочь этому огненному птенцу вылупиться из его непробиваемой скорлупы для истинной жизни? Достанет ли моих сил, чтобы сохранить его, такое ранимое человеческое естество в этом страшном горниле атомных энергий?
Но Царь велит, - я подчиняюсь с радостью. Ибо это значит, что и я не малая песчинка, по воле ветра носимая с места на место. Владыка делает свое дело - освобождает самую сущность бога, мне же доверено обеспечить для него надежный и прочный земной дом, здоровое тело.
Я был уверен: этот дом не сгорит в пламени внедряющегося в него неземного Огня. Потому что нет ничего, перед чем бы я остановился, прикажи мне Он, мой Владыка. Сама мысль о недавних сомнениях сейчас забавляла меня: коль скоро Владыка так наметил, значит, победа неизбежна.
Атланты, истинные атланты, они всегда знают, чего хотят. Не то, что мы, человеки...
----------------

 Отправлено: 13.05.11 18:10. Заголовок: Спасибо, Атлант! ht..

Спасибо, Атлант!
Ничего подобного нигде раньше не читала.
Состояние такое, как будто сама там побывала.
Надо будет наверно ещё не раз перечитать, разобраться с причинами,
проработать некоторые рекомендации.
Как всё взаимосвязано...
Так просто... и так сложно...

 Отправлено: 14.05.11 13:21. Заголовок: Атлант, Спасибо! Вп..

Атлант, Спасибо!

Впечатляет множество созвучий ...

 Отправлено: 14.05.11 14:34. Заголовок: Нея пишет: Впечатля..

Нея пишет:

цитата:

Впечатляет множество созвучий ...

Точно сказано!

 Отправлено: 14.05.11 21:54. Заголовок: )

Нея пишет:

цитата:

Впечатляет множество созвучий ...

Увидел, как минимум, два с половиной...
Помножил на имеющееся в запасе)
М-м-м, мажорно здесь теперь:)
Мажорно и светло, мерси;)

 Отправлено: 14.05.11 22:38. Заголовок: )

Ник_оля пишет:

цитата:

Состояние такое, как будто сама там побывала.

А если вот так:
"Состояние такое, как будто сама там побываю."
И перечитать...
Меняется диапазон 'состояний' в перспективе?)))

 Отправлено: 16.05.11 08:29. Заголовок: Иван

Немного минора тоже не помешает надеюсь Атлант. Ни один раз принимался я за чтение этого сюжета,и даж подумалось что это моя тупость не дает мне вникать в написанное,а так же прочитанные килограммы художественной литературы,когда уже предполагаешь -Ну раз художество ,то снова вымысел. Речь не совсем о том,а о том что некоторые вещи начинает отвергать тело,и к этому мне даже не надо сильно прислушиваться,т.к.боль не такая уж и слабая. Но думаю что это более реальные подсказки,нежели подсказки от ума,который все ждет какие вибрации в нем завибрируют. // С некоторых пор,я не верю в то что не видели мои глаза и не щупали руки. Пусть Фома,но зато тебя не разрывают всякие думки о мистическом и запредельном,и все больше прислушиваешься к ближним,а они,как пишет Алекс,не летают. Хотя один из них прогуливался с инопланетянами ,на корабле, на одну из планет Сириуса,только после больницы не хочет об этом говорить. Да и стал он немного другим после этого,другие глаза,и как будто какой то части ,,его,,не стало в нем.

 Отправлено: 16.05.11 08:40. Заголовок: Иван, все в порядке!..

Иван, все в порядке! У кого-то при прочтении уходит боль, у кого-то возникает. Каждому свое. Но я собственно и приостановил все это, т.к. слишком много "минора" начало накапливаться именно "за кулисами"... Хорошо, что Вы высказались. Спасибо.

 Отправлено: 16.05.11 09:06. Заголовок: Иван

Атлант,ты же знаешь что здесь можно писать все что угодно,для того и этот форум,который не сдерживает воли другого,а как возможность услышать разные мнения. И ничего за кулисами не накапливается,т.к.кулис то и нет надеюсь.

 Отправлено: 16.05.11 09:32. Заголовок: полностью согласна с..

 Отправлено: 16.05.11 09:54. Заголовок: Иван пишет: -Ну раз..

Иван пишет:

цитата:

-Ну раз художество ,то снова вымысел. Речь не совсем о том,а о том что некоторые вещи начинает отвергать тело,и к этому мне даже не надо сильно прислушиваться,т.к.боль не такая уж и слабая.

Иван, тело, чувства на ложь не реагируют.
Если возникла телесная реакция, то это как раз и подтверждает реальность, истину.
Атлант пишет:

цитата:

- Вижу, что вы поняли основной принцип исцеления, который мы применяем. Не буду вдаваться в подробности, которые вас только утомят, но обязан сделать кое-какие разъяснения. Вы вступаете на территорию Атлантиды, и должны теперь постоянно соразмерять не только свои поступки или слова, - но и самые мысли с той атмосферой благожелательности, которой, вы скоро это почувствуете, напоена эта земля. Придется погасить в себе некоторые привычные вам, как представителю расы, приведшей материк к гибели, импульсы. Буду говорить прямо: это импульсы, обратные самому качеству энергий нашего острова и всех, кто живет на нем. Злоба и недоброжелательство в любых видах могут породить взрыв энергий, хотя бы на самом личном уровне. Вам понятно? - В общем-то да, но насколько это относится именно ко мне, не знаю... - Сейчас поймете. Удар, который вы получили - не преднамерен. Кто-то, чья энергия сильнее вашей, потому только, что более очищена, /и тут и дальше я пользуюсь и буду пользоваться моральными категориями, вы понимаете?/, отослал вам вашу же мысль. О качестве ее можете судить по той боли, которую вы испытывали недавно. - Но, позвольте, со мной такого никогда не было. А ведь если это "моя мысль", как вы утверждаете, это означало бы, что я должен бы был испытывать нечто подобное все время, постоянно. Не так ли? И Картлоз картинным жестом предложил врачу ответить. Тот невозмутимо продолжал свое: - Собственные мысли никогда не мешают тому, от кого они исходят. Но, отторгнутые защитной сетью ауры, в которую они были посланы, эти мысли с удесятиренной силой несутся обратно, по закону бумеранга. О результатах не стоит говорить.

Атлант пишет:

цитата:

- Истину каждый должен находить сам, обратившись к себе.

 Отправлено: 16.05.11 10:09. Заголовок: Каждый из Вас по сво..

Каждый из Вас по своему трактует мое выражение "за кулисами". Радоваться ли мне, что вы отрицаете их существование? Радуюсь тому, что Сознания Ваши неприемлют "игрищ за кулисами", в том смысле, который вы в это выражение вкалдываете, но и недоумеваю, почему нельзя обозначить существование "сцены", которая для меня, не более, чем аллегорическое описание открыто выраженных мыслей и дум читающих выложенное мной.
Сцена - не более чем мысли Выраженные - в виде редких комментариев. Кулисы - не более чем конгломерат невыраженных мыслей.
Узнали бы мы, про "минор" Ивана, если бы, "представление" под названием "Атлантида священая" на "сцене" форума продолжалось и продолжалось..? А как долго он "копил" бы в себе этот "минор"? Пока представление не закончилось бы?
Вот оно и закончилось.
Такова моя правда.
Спасибо Ирина, за комментарий.

 Отправлено: 16.05.11 11:18. Заголовок: Солнышко Атлант! пол..